Он подавил порыв бегом взобраться наверх – только посмотрел на старые доски резного балкона, на котором, когда– то бабушка развешивала белоснежное белье и звала его очень громко: «Захар! Чертенок! Где тебя носит? Обедать пора!»
Проходя мимо Хаски, он снова увидел ее лежащей на редкой траве вольера. Собака вильнула хвостом, навострила уши, и даже встала с места, чтобы проводить его взглядом, пока он не скрылся за углом.
Свежий, послеполуденный ветер обдал его прозрачной волной, и он улыбнулся – майская погода переменчива – то солнце жгло макушку, то ветер забирался теперь под свободную рубаху и прохладными объятиями обволакивал кожу.
Преодолев последние метры по Морской улице, до набережной, он собрался занести ногу дальше, но тут же встал как вкопанный! В нескольких шагах от него, в белом кружевном платье в пол, с ажурным зонтиком в руках гуляла девушка, на поводке подле нее прыгал белый пуховый шпиц.
В какой– то момент она встретилась с его глазами и широко улыбнулась, но не губами, а серо– голубыми глазами– безднами, а потом дрогнули вверх и уголки ее губ. Она поправила локон, выбившийся из аккуратного берета, и шагнула, казалось к нему, смотревшему на нее в упор и так не пришедшему в себя от увиденного перед собой чуда.
Он хотел сделать шаг вперед, но услышал резкую брань:
– Етиж вашу маму! Яша, сколько можно! Такой дубль испорчен! И все из– за тебя, паразит!
Он вздрогнул и обернулся. И всё мгновенно прояснилось! Оказывается, он стоял в центре съёмок и пялился на девушку, которую принял за видение из чеховских времен!
Но она была, слава Богу, живая, реальная и настоящая и уже звонко смеялась, да так заразительно, что невозможно было не рассмеяться в ответ. И он рассмеялся. И тут же, ему захотелось подхватить ее и покружить!
Яша, материализовался из– за кустов, зная, что тучный дядька на режиссерском кресле уже обезоружен смехом девушки.
– Сергей Прокопыч, все огородили! Даже патрульную машинку перед въездом на эту улицу поставили! Я не знаю…не знаю! Как он просочился сюда! – и Яша указал пальцем с дешевой золотой печаткой, на него.
А чеховская девушка тем временем подошла к нему и протянула затянутую в белой перчатке руку и представилась:
– Мирослава.
Он, не понимая почему, чуть согнулся, поймал ее кисть и вместо того, чтобы пожать, поцеловал ее в белую перчатку, над которой открывалась тонкая полоска нежной кожи запястья.