– Ну нет, что там Кармен… – опечалилась Рахель, – то, да не то. Что-то она такое туда подпихивает, какие-то их местные приправы… брр. А у тебя, с яичком, получалось всегда образцово, ничего лишнего… Вот это жаль, жаль! – она причмокнула, ровно как и её муж.
Стась пришёл уставший и явно расстроенный. Реня выглянула из кухни, внимательно вгляделась в брата. Резкие складки от мягкого славянского носа бросались в глаза, перебивая впечатление забавного и такого милого сестре рта с широкой верхней губой и поднятыми уголками, а оттого словно всегда готового смущённо заулыбаться. Но не сейчас. Хмуро вынул из кармана пиджака газету, шмякнул на комод.
– Стасю, что ты?
Он махнул рукой, промолчал. Снял кепку, поворошил, глянув в зеркало, мягкие негустые волосы; пройдя в кухню, ухватил со сковородки блин. Реня не воспротивилась, ожидая терпеливо объяснений. Покосилась на газету.
– Что пишут? Опять что нехорошее?
– А… – Стась снова махнул рукой. – Я уж и не понимаю ничего. Это у Богдана спрашивать надо, он у нас политику следит, всё пугает: фашисты, Европа скурвилась, заговоры-сговоры-перевороты там-сям, везде… Слушать тяжко. Думал перебить, поднять настроение, сходил до нашего клуба – поспрашивать, можно ли с аккордеона переучиться на бандонеон.
– Как, говоришь?
– Бандонеон. Ну это здешний такой, маленький… вроде гармошки. Не видела у местных? Нет? Ну как… Любое танго под него идёт. Уж так мне хотелось бы! Такой он небольшэ́нький, лёгкий… Петрок мне показывать стал, он у Альберто много перенял уже. Я попробовал… И час, и два! Умаялся, да всё без толку. Ну никак не думал, что так сложно. Всё по-другому! Вот смотри…
Он пошёл к себе в комнату, вынес свой ненаглядный сверкающий аккордеон, обрамлённый справа мощной челюстью клавишных зубьев, – слишком громоздкий для его невысокого худенького тела, словно подавляющий своего владельца. Выходило, Стась при нём, а не он при Стасе. Стал объяснять про лады, гармонию, конструкцию… Аккордеон говорил с ним в очередь короткими фразами. Реня слушала сочувственно, кивала, ничего не понимая: пусть пожалится, всё легче станет. Стась понемногу отходил, увлёкся пробами, сел в комнате поудобнее, заиграл, нырнув, как пловец, в звуки и прозревая нечто внутри себя нездешним взором светло-зеленоватых крыжовенных глаз. Она свернула кухонные хлопоты, пришла и села слушать. От рыдающих в меланхолии танго Стась перешёл к старым знакомым вальсам. Мелодии плыли прочные, надёжные, успокоительные, родные.