Так началась ночь, когда порядок уступил место хаосу, а дом превратился в арену беззвучной битвы.
Граф Шарль де Брессак крепко сжимал в ладони рукоять шпаги, его глаза метали молнии холодной решимости – той неукротимой уверенности, что зарождается в сердце воина, когда он готов сражаться за свою честь до самого конца. Внезапно его слух уловил тонкий, трепещущий женский голос, исполненный искреннего ужаса. Это была Изабелла, его возлюбленная жена, поспешившая из своих апартаментов. Её шёлковое платье, лёгкое и эфемерное, подобно утреннему туману, мерцало в неверном свете свеч, а в её хрупких пальцах покоилась древняя шкатулка – фамильная реликвия, переходящая от предков к потомкам сквозь века.
– Шарль! – вырвался из груди Изабеллы отчаянный крик, когда слёзы уже готовы были хлынуть потоком. – Их слишком много! Где же наши дети? Где Антуан и Луи?
Шарль обернулся к ней, пытаясь своей твёрдой рукой погасить эту бурю эмоций, звучавшую в её голосе.
– Не тревожься, моя дорогая Изабелла, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Дети находятся в полной безопасности. Антуан сейчас на верхних этажах, а Луи надёжно укрыт Жаном.
Он понимал, что это было неправдой. Но обмануть жену ещё на мгновение, подарить ей хотя бы иллюзию надежды, казалось ему единственным верным поступком в тот миг всеобщего смятения. Он чувствовал, как судьба их семьи повисла на тоненькой ниточке, готовой оборваться в любой момент.
За его спиной раздался зловещий лязг металла – это вторгшиеся захватчики уже устремлялись в соседний коридор. С сердцем, готовым вырваться из груди, словно обожжённое невидимым пламенем, граф резко обернулся. Эхо шагов нарастало, приближаясь со всех сторон, словно сама тьма оживала, угрожая поглотить его.
И тут внезапно послышался гортанный голос.
– Шарль де Брессак, – словно мелодичный звон колокола, пронизал он суматоху и смятение, оставляя за собой лишь эхо. Из мрака выступил мужчина, чьи черты лица озарились серебристым светом луны, проникающим сквозь осколки разбитого окна. Это был Рошфор.
Граф Рошфор скользил по залу, словно по сцене своего собственного театра. Его наряд, изысканный даже в этот час бедствия и хаоса, оставался безупречным – темно-синий камзол с массивными золотыми пуговицами сидел на нём столь естественно, будто стал частью его самой сути. В руке он сжимал рапиру, но выглядел так, будто готовился не к бою, а к блестящему выступлению на дуэли перед очарованной аудиторией.