– Павел Петрович…
– Вы играли с жизнью и смертью, но не знаете, что стало с тем, кто был здесь до меня.
– Этот человек был пуст, – тихо ответил профессор.
Император медленно сел.
– Значит, теперь я – призрак в чужой оболочке.
Лазарев кивнул.
Павел Петрович провёл пальцами по лицу, будто впервые ощущая его.
– Так что теперь?
– Теперь… вам нужно выбрать.
Император поднял взгляд.
– Вы хотите вернуть власть? Вам нужно стать известным. Вам нужно выйти в этот мир.
Павел усмехнулся.
– Вы хотите сказать, что мне… вести хронику?
– Именно.
– Записывать свои мысли? Свои указы?
– Да.
Павел встал, подошёл к окну.
За стеклом шумел современный мир.
И в этом мире его не существовало.
Но он изменит это.
Профессор ушёл, оставив Императора одного в полумраке палаты. Тишина давила, только редкий шум за окном напоминал, что мир снаружи живёт своей жизнью. Павел Петрович провёл рукой по бинтам, словно проверяя – не сон ли всё это? Внутри него бушевала буря.
Мысли, как распоясавшиеся музыканты, плясали в хаотичном ритме. Россия. Империя. Враги. Союзы. Войны. Куда всё это привело? Он старался собрать разорванные обрывки сознания в единое полотно, но чем больше размышлял, тем сильнее путался.
Он зажмурился. В голове вспыхнули картины прошлого. Зимний дворец. Долгие вечера при свечах, когда он склонился над бумагами. Величественные приёмы, затаённые взгляды заговорщиков. Степенные разговоры с генералами, их уверенность, их ложь. А потом – холод, предательство, темнота… И вот он здесь.
Павел Петрович резко сел, насколько позволяла его новая, непривычная оболочка. Сердце стучало, как барабан. Кем он теперь был? Императором в теле безымянного человека? Или тенью себя самого?
Он оглядел палату. Незнакомые приборы, стерильные стены, мерцающий синий свет под потолком. Всё это было чужим, враждебным. Но страх быстро сменился гневом. Разве не он, Павел Петрович Романов, рожден был управлять? Разве не он должен был вершить судьбы? Пусть этот мир другой. Пусть здесь его имя забыто, а трон давно прахом развеян. Всё можно вернуть.
Мысли плескались, сталкивались, дробились, словно ноты под пальцами на струнах гитары. Вот только инструментом теперь был он сам, а мир играл свою, непонятную мелодию. Но если так, он научится её разбирать. Он подчинит её своей воле.
Сквозь пелену тревожного сна пробился свет. Не резкий, но настойчивый – утро брало своё. Павел Петрович медленно открыл глаза.