Моторкин слушал и молча разгружал телегу Рахмата. Потом, отсыпав немного овса кобыле, он одной ручищей подхватил гостя и понёс его в дом.
На столе, покрытом суконной расписной скатертью, лежала нехитрая снедь из солёных грибов, жареных цыплят и картошки в мундире. Посередине всего этого стояла початая четверть самогона.
Василий плеснул себе в кружку, а для гостя достал граненый стакан. После выпитого татарин совсем раскис и снова начал причитать:
– Вай-вай! Какой мужик был! Здоровше его, почитай, здесь никого и не было. И на тебе!
– Не тереби душу, татарское племя! И без того тошно…
– Как хоть он помер-то?
– Да как? Воротился он нынче раньше обычного. С Семёном Хмурым, ну, тот, что из Шатрашан, знаешь его.
Рахмат кивнул.
– Вот, с ним он в одной оравушке ходил по Каме. Купец хороший попался. Содрали с него они крепко. Дешан сразу две коровы прикупил и жеребца отменного. А потом, сам знаешь, дым коромыслом, и айда пошёл. А намедни лёг вроде как поспать, и всё…
Моторкин плеснул ещё себе в стакан.
– Эх! Жизнь сермяжная! Все мы околеем, как кобели. Прости меня, Господи!
Потом Василий зло выругался и хлопнул по плечу задумавшегося татарина.
– Ты чаво, Рахмат?
– Да вот приехал я в вашу Астрадамовку, а теперь на душе несладко.
– А от чего сладко-то может быть? Ты думаешь, от чего Астрадамовка Астрадамовкой кличется? А?
Не знашь? Вот то-то и оно. Откуда те знать-то? Страдамовка она. Понял? От слова «страдать». Начальную букву «А» потом кто-то для благозвучия поставил. Но всё равно, как была она Страдамовкой, так Страдамовкой и останется.
Моторкин уставился пустым взглядом на бутыль и заскрипел зубами.
– Эх, едрёна корень! Завтра на ярмарке точно какому-нибудь социалисту-студентишке зубы-то повыбиваю: понаехали сюда, смуту сеют. Вот так я их, вот так, – и Василий показал огромный кулак.
– Э-э, – закивал головой Рахмат. – Ты супротив Дешана, как овца рядом с амбаром, хоть ты с виду здоров. Только нет у тебя его силы.
Моторкина слова татарина слегка задели, но, однако, он тут же признался:
– Это точно. А удар у него – я те скажу! Мы с ним не раз на масленицу бивались. Здоров он был.
– А то, – подхватил Рахмат. – Ты бы с четырнадцати годков бурлачить пошел, вай, какой бы был!
Тут открылась дверь в избу, и в горницу вошла супруга Моторкина. Она встала в позу, уперев руки в бока, и вскричала: