– Ты, ягодка, погоди, не серчай и не ругай меня старого, – ласково продолжил дед, с нежностью глядя в глаза внучки. – Меня слушай, я лучше знаю.
Дед посмотрел в небо и продолжил:
– Всех я пережил: и детей своих, и жену, твою бабушку – Ульяну, и дру́гов своих всех до единого, с кем землю оборонял от степняков, а после пахали её ж вместе, – дед вздохнул. – Устал я, давно живу. Еже ли б не ты, Аксютка, давно б к ним, – старик поднял глаза к проплывающим над речкой облакам, – перебрался. Но, тебя надо было вырастить, да воспитать, как в роду нашем принято.
Аксинья слушала дедушку с замиранием сердца и слёзы сами собой текли из её синих, как небо, куда собрался её дед, глаз.
– Батя твой, Переслав, в походе славном погиб, маманя твоя, дочь моя Светлана, защищая дом от псов-грабителей степных тоже, полегла. Я ж тогда ещё в дружине был, при князе старом. Вернулся – ты сироткой трёхлеткой у соседей переживала. Дом отстроили и зажили с тобой.
– Знаю я, деда, – перебила Аксинья дедушку.
– Ты, Аксютка, дюжа не терпелива, – дед нарочно строго свёл мохнатые седые брови, но глядя на внучку, не сдержался и, заулыбавшись, продолжил. – Знаешь, конечно, но лишний раз припомнить – не худо будет.
Старик потёр ладонью лоб, как будто вспоминая, на чём его перебили.
– А… – дед посмотрел на Аксинью, – ну, так ты ж сама у себя только и есть. А ближе и не осталось никого.
– У меня ты есть, дедуля, – девушка крепко обняла деда.
– Задушишь ты меня, Аксиньюшка, – старик погладил внучку по спине. – Так значит, – продолжил дед. – Родня-то по селу есть, то само собой, но – дальние они. А я, такое дело, помру вскорости. И не говори ничего, – старик освободился от объятий внучки. – Я знаю, о чём речь веду.
Он на минуту замолчал. Потом покачав головой, сказал:
– Ульяна мне стала видится, вот ведь, – дед смотрел куда-то на реку, словно там была его любимая. – И зовет, значит меня она так к себе рукой, манит, значит, за собой, – он показал как. – А сегодня и вовсе, глаза открыл, а она занавески сдвигает от окна и говорит мне: «Лю́бый мой, вставать тебе пора. Вон уж солнышко поднимается. Пойдём уже». И ко мне, значит, так идёт. А я руку протянул к ней, а она возьми и… и нету её, – дед хлопнул ладонью себя по коленке.
– Деда! – бросилась Аксинья старику на шею, зарывшись заплаканным лицом в его седой бороде.