На стене висело огромное распятие в золоте и драгоценных камнях. Христос на нём смотрел с какой-то особенной печалью. Тот, кто учил о милосердии, кто делил хлеб с бедными, кто говорил, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное… Что сказал бы он, глядя на этот дом? На этих людей, которые каждое воскресенье стоят в первом ряду в церкви, а в понедельник выгоняют бедняков из своих дворов?
Ему послышались голоса – приглушённые, встревоженные. Томас различал в них разные ноты: властный баритон бургомистра, дрожащий от волнения голос Анны-Марии, раздражённое бормотание господина Штейна.
Под действием эликсира каждый звук, каждый запах, каждая деталь обретала особый смысл. Он видел этот дом насквозь, словно искусно построенный муравейник. Вот молодой лакей прячет письмо в рукаве – наверное, для дочери кухарки. Вот экономка проверяет замки на кладовых, пересчитывая серебряные ложки. Вот дворецкий украдкой отпивает вино из графина…
Все они жили здесь, в этих стенах, среди этой роскоши, но не принадлежали ей. Как и он сейчас – чужак, пришедший из другого мира. Мира, где нет мраморных полов и хрустальных люстр, где нет золотых распятий и персидских ковров. Мира, где цена человеческой жизни измеряется не в золотых монетах, а в простом милосердии…
Перед дверью в комнату больного Томас остановился на мгновение. Эликсир обострил его чувства настолько, что он слышал каждый вздох за этой дверью, чувствовал запах болезни, пробивающийся сквозь аромат благовоний. И что-то ещё – запах страха. Не того простого страха, что гонит бедняков от дверей богатых домов, а глубокого, первобытного ужаса перед тем, чего нельзя купить за золото.
Когда он вошёл в комнату, его поразила не роскошь – хотя одни только шторы из венецианского шёлка могли бы накормить целую улицу в течение года. Его поразили глаза присутствующих – одинаковые в своём отчаянии, будь то взгляд бургомистра, привыкшего повелевать, или взгляд последнего слуги.
Господин Штейн, который ещё утром гнал прочь бедную женщину с больным внуком, теперь смотрел на него почти с надеждой. А ведь он – тот самый подмастерье, которому не доверяли даже протирать склянки без присмотра. Как быстро меняется мир, когда смерть заглядывает в окна богатых домов…
Бургомистр – этот грозный человек, чьё слово могло разрушить жизнь целой семьи – сейчас казался таким маленьким, таким потерянным. В его глазах читался тот же страх, что и в глазах нищего сапожника, когда умирала его дочь. Только сапожник не мог позвать лучших лекарей, не мог купить дорогие лекарства. Всё, что у него было – это молитва. А здесь… здесь все их богатства, все их связи оказались бессильны перед простой лихорадкой.