«Ладно, если дело застопориться, свалю всё на этого сморчка. Кровь с травы оформлю как образец со стекла и всё. Уйду на пенсию, а там – пусть разбираются!»
Есть, конечно, нестыковка. Преступление совершено психически ненормальным человеком. Это можно утверждать со стопроцентной гарантией. Никаких признаков психических аномалий ни у самого Кириллова, ни у его родителей не наблюдалось.
Парень всю свою жизнь прожил в этом провинциальном городишке. Ни разу дальше деревни, в которой жила его родня, не уезжал. Все это время он был на глазах сотен людей, а, значит, любое отклонение от нормального поведения, было бы замечено. И здесь что-то придётся придумывать. Но это уже техническая проблема.
Воробей, наконец, отволок неподъемный кусок с тротуара на газон. Здесь ему уже никто не мешал истязать корку в свое удовольствие. Он: то налетал на нее, то, косясь, пританцовывал вокруг несчастного сухаря, то отбегал к лужице – залить водичкой колючие крошки.
“Нужно заглянуть в прокуратуру. Может быть, пришли результаты анализом. А потом в магазин. Жена просила купить пельмени на вечер.” – Сергеев с завистью проводил взглядом сытого, беззаботного воробья и завел двигатель.
Дима лежал и смотрел в потолок. Собственно, изучение потолка, в перерывах между сном и едой, теперь стало его основным занятием. Каждая выпуклость, каждая ямка, каждая трещинка над ним навсегда отпечаталась в его мозгу, как наскальный рисунок первобытного человека на стенах пещеры. Он изучил потолок с той же тщательностью, с какой астроном изучает звездное небо. Выискивая в узорах трещинок и пятен изображения реальных и фантастических животных, Кириллов обдумывал свое положение. Диме повезло: ночь на холодной земле не обернулась воспалением легких. К сотрясению добавилась только банальная простуда. Счастливо отделался. Кашель шел на убыль. Температура приближалась к эталонным 36,6. И, по уму, пора было заканчивать с благородным занятием составления карты потолка и приступать к чему-нибудь более обыденному и полезному. Но он до сих пор не мог собраться с силами и заставить себя двигаться по-настоящему. Выползание во двор по естественной надобности были не в счет.
Вставать действительно не хотелось. Последние три года Дима не знал, что такое отпуск. Прошлогоднюю больничную эпопею признать отпуском – язык не поворачивался. А так: каждый день подъем в шесть утра, потом цех с серыми закопченными окнами, не знавшими тряпки с Великой Октябрьской Революции. “Сверх современный” станочный парк, полученный по репатриации от Германии. Станки постарше были конфискованы советской властью у сибирских заводчиков. Завод, на котором зарабатывал жилье Дима, был ценностью скорее исторической. Его корпуса знали и лучшие времена, и лучших хозяев. С этих строений, сегодня более пригодных для съемок фильмов ужасов, начиналась строительная индустрия города. Теперь индустрия ушла, а здесь остались: вор-директор, главбух да два десятка рабочих, достраивающих трехэтажные коттеджи хозяина, его секретарши и главного инженера. В число двух десятков еще не сокращенных “счастливчиков” попал и Дима.