Пашка обомлел: он не представлял, что с Горшком можно так говорить. Если верить Лешке Никонову, на крейсере младшие офицеры откровенно побаивались его.
Горшок пошел, следом засеменил еще один годок Шнапс – Шестопалов, почти напевая:
– Скоро сто дней до приказа, и мы вольные птицы!..
Каплей усмехнулся и пошел назад в караулку, лоб и уши у него покраснели, ночью, наверняка, подморозит. Пашке стало зябко, а впереди вахта, ночь в обнимку с автоматом…
Каплей скоро вышел из караулки, но уже в огромной гражданской кепке на голове и с большой сумкой в руке, стоял и смотрел, как работают «уважаемые» морячки. Пашка готов был щипать себя – не спит ли? Невероятно! Горшок пашет без надежды на мясо и маслы! Что происходит? И где начкар? А-а, крейсерский фраерок, наверняка, на пути к возлюбленной.
Марсюков, задевая плечом и головой тяжеленные ящики, беззвучно чертыхаясь, вылез из щели, посмотрел вслед каплею. Тот шел от караулки напрямую к барже, по кучам выброшенной штормом гальки и водорослям, прямо по полосе прибоя… Чайки едва не задевали его голову, они чертили свои невидимые никому знаки вечной непримиримости берега и моря. Волны шипящими языками устремлялись к его ногам, не доставали и оставляли на пути только белую пену…
Пашка вспомнил, что именно такую картину он видел когда-то в своих снах-представлениях о море, о флоте, о мужественных людях, будто рожденных для опасности… Как давно это было! «Пашка! Пашка!» – словно кто-то окликнул его, не сегодняшнего, а того – веселого и лихого заводилу ватаги ребят… Где он теперь, тот Пашка? Старшину будто встряхнуло изнутри.
Каплей скрылся за пирсом, на барже – и это тоже понравилось Пашке, будто он сам пошел дать пинка скользкому Силантичу.
Впервые за полтора года службы и второй раз в жизни он сам подошел к морю и с чувством вины опустил руки в волну. Его обожгло холодом и кольнуло живой силой, как крапивными иголками. Он вдыхал с наслаждением говор неспокойных трепетных гребней… Потом ледяной водой провел по лицу и вытерся платочком – маминым подарком… Может быть, последняя из привычек, привитых ею, – иметь всегда под рукой чистый платок.
… Когда он вошел в караулку, годки уже сидели за столом. Чванливые рожи, которых отправили с крейсера, видимо, за полной ненадобностью экипажу – а на берегу сгодятся… Пашка пожелал приятного аппетита, что могло быть сочтено за издевку. Но они не знали, что он слышал и видел, как их «унизили». Марсюков изо всех сил держал на лице серьезную мину, хотя в душе смеялся и ликовал.