Апрель 1125 года, окрестность города Дамаск.
Обойдя вздымающиеся воды Красного моря, мы выбрались к стенам Дамаска. Колыбель Халифа, расположенная в долине реки Барада, поражала своим размеренным укладом. Процветали души живших в столь благословенном месте, воплощаясь в искусстве и ткачестве, в кожевенном деле и в гончарном горне. Но не ради праздности армия халифата разбивала близь его окрестностей свой лагерь. Именно отсюда, перенеся не один месяц пути, мы и должны были двинуться дальше, направляя на Багдад свой гнев и сталь. Но я все равно ощущал благоговение и толику радости – нам предстояла продолжительная, длинной в несколько недель, ставка, покуда запасы не пополнятся, а командиры не дадут отмашь к решающему бою.
Откинув полог походного шатра, я уселся на первый же тюфяк, набитый колючей соломой. На соседнем уже валялось чье-то нестираное тряпье, а еще один пустовал. Значит, как минимум один сосед у меня имелся. Как бы я не старался держаться в стороне, но столь долгое нахождение в осевшем лагере предполагало сны не под угловатой телегой, даже для такого нелюдимого человека… Я мог назвать себя многими определениями, но врагом своему телу либо же глупцом, становиться не собирался. – «Чтобы выжить в бою, нужно до него еще добраться, желательно, в добром здравии».
Полог дрогнул, пропуская внутрь Таира, заискрившегося неподдельной улыбкой при осознании того, что его соседом на эти дни, сам того не подозревая, стал я; и незнакомого копейщика, с легкостью приставившего древко своего оружия у входа.
– Сама судьба ведет нас вместе! – Таир похлопал меня по плечу, пройдя мимо к своему тюфяку. Туго обвитые тряпками ступни знакомого покрывали кровавые мозоли, растирая которые, он морщился, продолжая свои выводы уже шипя сквозь зубы: – Эти шакалы неспособны даже дать сносную обувь. Как прикажете идти на поганых сельджукидов6 в таком виде?!
Копейщик опустился напротив меня, убрав тряпки в сторону. Ничем не примечательный, на первый взгляд, молодой мужчина, заставил присмотреться к себе внимательнее, как только поднял на меня свои светлые, почти бесцветные глаза. – Таких глаз практически не встретишь среди верных, вернее, среди тех, кто родился на благодатной земле Аламутского государства, а вот рабы, обращенные в нашу веру насильно, либо же добровольно принявшие таухид, часто выделялись именно этой чертой. – И это было тем немногим, что так же послужило пересудам за спиной, ведь мои глаза, несмотря на фатимидского отца и, давно принявшую истинную веру, мать, походили на безоблачное небо, доставшись мне от бабки, перебравшейся в святые земли из Константинополя.