Апрель 1125 года, окрестность Каира.
Эта весна выдалась слишком дождливой. Шел 1125 год, второй при правлении Кийа Бузург-Умида, и третий с тех пор, как я пополнил ряды фатимидской армии. Халифат разрастался, подобно грозовым облакам в низовьях Нила. Мы прошли его вброд, примерно неделю назад, может, немногим более, – не помню точно, так как дни слились в одно серое месиво из грязи под ногами, смрада немытых тел под легкими латниками и криков раненых воинов, повозки с которыми непрестанно катились поодаль от конницы.
Местами подсохшая пыль, красного цвета, будто в позабытых Единым Богом землях, с готовностью поднималась из-под копыт, заставляя натягивать давно нестираную повязку выше на нос. Легче не становилось, дыхание учащалось, но я продолжал так поступать при каждом новом коннике, вышагивающем слишком близко к пешим рядам, в которых я находился. – «Никогда не любил лошадей, как впрочем и людей, – воспаленные глаза, густо подведенные сурьмой, прошлись по ближайшим товарищам, плетущимся со мной в одном ряду. – Сброд. Мясо, которое ведут на убой, во славу Халифа. Господин будет доволен увидеть, как города неверных пылают, нам же хватит и куска хлеба, лишь бы не подохнуть с голоду, как те, кто предпочел остаться на руинах городов, вспахивая давно исчерпавшие себя земли».
За моей же спиной не было ничего – ни дома, ни семьи. Держаться не за что, бояться тоже, ведь даже смерть обещала лишь лучшее существование; и некого оплакивать, кроме собственных ног, стертых от бесконечных переходов и, пожалуй, шкуры, нещадно искусанной приставучими мошками.
Впереди несколько дней, которые я надеялся пережить, если не в зените славы, то хотя бы не растеряв достоинства, наподобие тех соратников по оружию, что сейчас плелись за двумя закрытыми на манер деревянной клети повозками, отпуская срамные шутки, в попытке схватить пленных девушек за бесстыдно оголенные ноги и кисти.
Одна из будущих рабынь что-то выкрикнула, пытаясь дать отпор знакомому мне пешему воину. Тот тут же взревел, взбешенный ее неповиновением:
– Неверная, сука!
Мужская рука прорезала воздух. Хлесткий удар по девичьей скуле захотелось вернуть его дарителю. Юсуф потирал ладонь, с ненавистью буравя несчастную, единственную, кто рискнул огрызнуться.
Подобные картины были слишком знакомы на протяжении всех лет моей службы. Всегда страдают побежденные, либо же те, кто оказался просто неугодным. Однако участь тех, кто показался слишком желанным, тоже не могла считаться за благо. Как правило, они страдали даже больше. Бесконечные походы, вдали от своих жен и горячность боя воспаляли кровь, подначивая на насилие и греховные мысли, практически каждого, кто хоть раз прочувствовал кровь на своем клинке.
