– Джоан, – меня еле слышно окликнули. Я вздрогнула: Джим научился совсем бесшумно ходить. Как и его мама, он старался быть как можно менее заметным.
От неожиданности у меня выпала кисть.
– Я не хотел напугать, – продолжил парень, потупившись на свои ботинки. – Я лишь хотел сказать… хотел извиниться…
– Это ты прости меня, Джим, – перебила я его. Я давно хотела извиниться, оправдаться перед ним за своих друзей и за себя. – Я не хотела, чтобы так всё вышло. Я бы поменяла их отношение, если бы могла…
– Я понимаю, я виноват, – испуганно начал Джим. – Пообещай, что не скажешь им, что мы с тобой говорим.
– Обещаю, – мне стало стыдно. Всё-таки был шанс «спасти» его. Если бы я более настойчиво просила их прекратить, если бы я поставила ультиматум… Но я боялась. Я боялась их потерять, не готова была портить себе даже одно лето. Я эгоистка, а парень страдал.
– Что я могу для тебя сделать? – мне хотелось помочь ему хоть чем-то.
– Можно с тобой говорить, хоть иногда?
– Я скоро уеду. Но ты можешь мне писать, – я вручила адрес на незаконченной картине и спешно отдала Джиму.
Джим уставился на клочок бумаги у себя в руках и аккуратно положил его в нагрудный карман рубашки, прижав адрес рукой со шрамом. Сердце защемило; мне стало жалко мальчишку, который зря доверился своим родителям. Семья разрушена, издевательства моих друзей породили цепную реакцию, и озлобленность распространилась на всех их знакомых.
– В школе будет тяжко, – как будто прочитав мои мысли, грустно сказал Джим.
– Мне очень жаль… – продолжала я раскаиваться.
– Не стоит… Я сам виноват, – Джим застенчиво взглянул на меня. Его лицо озарял красный закат. Некогда пухлые щеки впали, а глаза отражали отчаяние и грусть.
– Можно я тебя нарисую? – неожиданно спросила я и, не дождавшись ответа, взялась за карандаш.
Джим неуверенно кивнул в знак согласия. А я уже меняла лист бумаги. Мы сидели в высокой траве рядом с фонарным столбом. Я посматривала то на Джима, то на бумагу. Получалось сносно, я неожиданно для себя добавила несуществующую ковбойскую шляпу.
– Ты никогда не рассказывала про своего отца? – начал Джим. – Я пойму, если ты не захочешь мне больше доверять…
– Ничего. Он политик, и, наверное, на этом всё. Не потому, что я тебе не доверяю. Я просто больше ничего не знаю. Он завтракает овсянкой, пьёт кофе и уходит. А вечером возвращается, мы ужинаем дома или в ресторане. Он спрашивает, как дела в школе и вообще. Всегда отвечает одно и то же: «понятно», «ага» – передразнила я безучастный голос папы.