Сев в их мотоцикл на три места, мы медленно тронулись… Мы ехали с окраины Варшавы в самый её центр, только вот моё лицо менялось с каждой минутой… По мере приближения к центру города пейзаж становился всё страшнее. На обочинах валялись расстрелянные тела, некоторые – с отрубленными головами, насаженными на колья. Сердце бешено колотилось, будто пыталось вырваться из груди. Внезапно мотоцикл резко остановился перед трёхметровым забором с колючей проволокой. За ним виднелись какие-то здания – на первый взгляд, обычные жилые дома. Часы показывали 11:54.
Встав с мотоцикла, я пошёл за немецкими полицейскими. Запах. Первое, что ударило в нос – тошнотворный смрад гниющей плоти, смешанный с запахом хлорки. Подойдя к блокпосту, вышел мужчина —
Он был высоким, подтянутым мужчиной с прямой осанкой, словно его тело годами закалялось военной дисциплиной. Его форма – тёмно-зелёный мундир с аккуратно пришитыми знаками отличия – сидела на нём идеально, подчёркивая широкие плечи и узкую талию. На груди поблёскивал железный крест, свидетельство его заслуг перед рейхом. Лицо его было строгим, с резкими чертами: высокий лоб, прямой нос и тонкие губы, которые редко растягивались в улыбке. Его волосы, белые как снег, были коротко подстрижены, что придавало ему вид человека, привыкшего к порядку и контролю. Но больше всего выделялись его глаза – холодные, серые, как сталь, они словно пронзали насквозь, оставляя ощущение ледяного ветра. В его взгляде читалась непоколебимая уверенность в своей правоте, но где-то в глубине, в тени зрачков, таилась тень усталости, будто он нёс на своих плечах тяжесть, которую не мог сбросить.
«Сдать чемодан на стол!» – воскрикнул он своим грубым голосом.
Будто бы что-то повелевало мной тогда… Страх? Возможно… Я медленно положил чемодан. Его открыли, просмотрели, после чего отложили в сторону. Вдруг зазвучали свистки и громкие немецкие голоса. Ко мне подошли двое рядовых высокого роста и отвели меня в мой новый дом…
Варшавское Гестаппо
Меня вели по узким улочкам, которые теперь должны были стать моим "новым домом". Воздух был густым от запахов человеческих испражнений, гниющей пищи и чего-то ещё – сладковатого, тошнотворного, что я не сразу осознал как запах разлагающихся тел. Тротуары и мостовые представляли собой сплошное человеческое месиво – тысячи скелетообразных фигур в лохмотьях медленно передвигались в серой полутьме, несмотря на дневной свет. Их глаза были пусты, движения механические, как у заводных кукол. Некоторые просто сидели у стен, уже не имея сил подняться, их рёбра отчетливо проступали сквозь тонкую кожу.