Эта горгулья на угловом уступе крыши всегда притягивала Изабель больше других своих собратьев. В ее чуть склоненной, почти человеческой позе, в том, как она отрешенно, словно слепая, смотрела на раскинувшийся внизу суетливый город, было что-то от низвергнутого, забытого богами короля, обреченного на вечное созерцание своего безвозвратно потерянного королевства. Другие горгульи вокруг скалились, корчили гротескные, вызывающие рожи, злобно высовывали раздвоенные каменные языки, словно беззвучно передразнивая копошащуюся внизу мелкую человеческую жизнь. Эта – скорбела. Неподвижно, безмолвно и бесконечно величественно в своей застывшей трагедии.
Изабель осторожно провела подушечкой пальца по свежей грифельной линии на бумаге, чувствуя ее легкую, приятную шершавость, словно касаясь настоящего, холодного, но почему-то живого камня. О чем они думали, эти загадочные молчаливые стражи, за те бесчисленные века, что провели здесь, в заоблачной выси, наедине с вольным ветром, хлещущим дождем и далекими, равнодушными звездами? Какие страшные войны и смертоносные эпидемии прокатились под их каменными взглядами? Какие тайные свидания пылких влюбленных и тихие, одинокие смерти они молчаливо наблюдали с высоты своего полета? Если бы они только могли говорить…
Эта мысль – дерзкая, навязчивая, почти сводящая с ума своей невозможностью – преследовала ее уже много недель. Но сегодня, под этим низким, серым, безутешно плачущим небом, она обрела новую, почти невыносимую, обжигающую силу. Что, если… что, если увидеть их не при этом скупом, искажающем суть дневном свете, а ночью? Когда усталый город наконец засыпает, укрывшись тяжелым, влажным лоскутным одеялом тумана, а привычные тени удлиняются, искажаются и густеют, превращая знакомые с детства улицы в пугающий, незнакомый лабиринт тайн и призраков. Старожилы на рынке шептались иногда, понизив голос, что ночью Собор Полуночи оживает по-своему, и дело тут не только в бесшумно снующих летучих мышах и ухающих совах, гнездящихся под его сводами.
Сердце Изабель внезапно забилось быстрее, сильнее, отдаваясь гулким, тревожным стуком в висках. Старая винтовая лестница в северной колокольне… Почти совершенно заброшенная, заваленная мусором и покрытая толстым слоем многолетней пыли и голубиного помета, известная лишь самым отчаянным мальчишкам из бедных кварталов да таким же неисправимым сумасбродкам, как она сама. Лет в двенадцать Изабель, гонимая жгучим, неуемным детским любопытством, тайком пробралась по ней на самый верх, на открытую площадку под самым куполом, пока ее не обнаружил и не выгнал оттуда, грозно размахивая своей клюкой, ворчливый старик-смотритель собора. Но она навсегда запомнила тот захватывающий дух вид на ночной город. И то странное, пьянящее ощущение… головокружительной, почти нереальной близости к низкому, темному небу и древнему, молчаливому камню.