– Пропади я пропадом, вот так вопрос! Ну конечно, вы же всего два месяца в Галиции! Да кто им будет платить? Какую такую десятину могут заплатить крестьяне? – Нет, ну до чего противная мартышка! Ну, пусть только поправится, я уж самолично выпорю его!
– А у него нет своего состояния?
– Нет у него ничего!
– А пенсию ему дадут?
– Вы знаете не хуже меня, что пенсию не дают людям, прослужившим меньше десяти лет.
– Другие родственники?
– О да! Куча тёток и сестёр! Я слыхал, что они почти что голодали, лишь бы наскрести денег на его учёбу. Он – то, что поэтически называется, кажется, «гордость семьи». Похоже, он вбил себе в голову, что станет солдатом, … и чертовски хороший солдат получился бы из него, когда бы не несчастный случай, – тут доктор метнул на своего вопрошателя злобный косвенный взгляд. – Да, прекрасное это дело – дуэли, но наверно я слишком туп, чтобы вполне оценить их красоту.
– Старик-отец, сёстры, денег нет, – бормотал Рэдфорд про себя. – А точно вы знаете, доктор, что он уже не сможет быть солдатом?
– Точнее некуда. Что за лейтенант без правой руки?
– Он должен потерять руку? Нет выбора?
– Выбор есть. Тут две вероятности: или гангрена начнётся, или нет. Если начнётся, руку придётся отнять, не начнётся, пусть себе остаётся с рукой, но пользы от неё будет, что от деревяшки.
Рэдфорд постоял ещё, глядя в пол. Он не садился. Затем он повернулся и вышел из комнаты, забыв попрощаться. Он боялся выставить себя на посмешище, задержись он ещё хоть на минуту.
Уже почти стемнело. «Старик, денег нет, сёстры, гордость семьи» вертелось у него в голове, пока он спешил к себе на квартиру, без ясного представления о том, что он будет делать дома. Никогда прежде в своей ровной и спокойной жизни не испытывал он ничего, хоть отдалённо похожего на чувства, волновавшие его теперь. Казалось, бремя раскаяния раздавит его сердце. Имеет ли он право жить дальше, как ни в чём не бывало? В его нынешнем возбуждённом состоянии ответ, казалось ему, был «нет». Все последние часы он провел в ненормальном, необычном состоянии, и теперь, когда настал пароксизм, здравый смысл совершенно отступил перед нервным волнением. Ему представлялась его комната, ящик его письменного стола, и он всё ускорял шаг. Он видел этот ящик необычайно отчётливо, он уже видел, как поворачивает ключ в его замке, и вот тогда, наконец, -…