Дальше, чем улицы. Глубже, чем подвалы. Сквозь трещины сна и шелест забытых писем.
Он оказался в месте, где всё было сделано из шёпота.
Там его ждали.
Женщина в чёрном, с амулетом из пепла, подошла к нему, как будто знала, где он.
– Я вижу тебя, – сказала она.
– Ты… не должна. Я – никто.
– Неправда. Ты – мой.
Она дала ему имя из чёрной ткани, вырезанное в полнолуние.
И он стал Клинком Тени – тем, кого не видно, но кто видит всё.
И с тех пор каждую ночь он находил тех, кого забыли. И шептал им:
"Я тоже был невидим. Но нас видит Мать."
Притча 2. Стеклянный мальчик
У мальчика была кожа, сквозь которую просвечивали сны.
Вены его пульсировали тусклым светом, как крошечные лампы, а сердце билось хрупко, с тонким звоном, как фарфор.
Но никто не видел этого.
– Ты слишком чувствительный, – говорили ему.
– Ты слишком странный. Прозрачный.
Он старался стать обычным. Красил ладони землёй, ел глину, чтобы стать плотнее.
Но всё оставалось как было – стекло внутри звенело, и каждый взгляд оставлял трещину.
Однажды кто-то ударил его словом – и оно раскололо его грудную клетку.
Он не плакал. Просто исчез в осколках.
Он ушёл далеко, в место, где никто не называл имён, где даже зеркала прятались от себя.
И там, среди обломков, зазвенел голос.
– Ты хрупкий не потому, что слаб. А потому, что носишь свет.
– Кто ты? – прошептал он.
Женщина в мантии, чёрной, как вороньи перья, подошла и склонилась к нему.
В её глазах были все дети, которых никто не защитил.
– Я – Тёмная Мать. Я собираю тех, кого разбили.
И её пальцы собрали его по кусочкам. Каждый осколок – это память. Каждый шрам – это клинок.
Она не склеила его, нет. Она собрала его так, чтобы он стал витражом.
Теперь он ходит в темноте – и пропускает сквозь себя свет. Свет боли. Свет памяти.
Те, кто смотрят в него – начинают видеть собственные трещины.
И только тогда они начинают сиять.
Притча 3. Слово, которое никто не слушал
Он родился с голосом, похожим на дыхание травы.
Его слова были мягкие, как лепестки. Они тянулись к людям, как тонкие корешки – в надежде прирасти.
Но никто не слушал.
– Не мешай.
– Не сейчас.
– Слишком тихо.
– Глупости.
Слово за словом он складывал в ладонь, как в раковину.
Он шептал в двери, в чашки, в спящие ладони взрослых.
Но всё оседало пылью. Его голос стал эхом, которое не возвращалось.
И тогда он замолчал.