Василиса замерла. Агафья… она помнила эту сгорбленную старушку, почти не выходившую из своей каморки в ветхом бараке, где жили одинокие и немощные. «Пустяк»… Смерть человека – пустяк? Гнев и стыд обожгли ее. И одновременно – удивление. Этот забитый, казалось бы, парень пришел просить не за себя, не о послаблении или куске хлеба, а за умирающую старуху.
«Почему ты пришел? Тебе какое дело до нее?» – спросила она тише, стараясь скрыть свое волнение.
Иван снова поднял на нее глаза, и в этот раз во взгляде мелькнуло что-то похожее на горькую усмешку. «Человек ведь, барыня. По-христиански проводить надо».
В этих простых словах было столько неожиданного достоинства, столько тихой силы, что Василиса растерялась. Он стоял перед ней – грязный, мокрый, бесправный раб, купленный и привезенный, как вещь, – и говорил о христианском долге ей, своей госпоже. В этот миг социальная пропасть между ними словно истончилась, обнажив простую человеческую суть.
«Хорошо, Иван, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно и властно. – Я пришлю за священником из села. Можешь идти».
Он снова поклонился, так же низко, но когда выпрямился, их взгляды опять встретились – на долю секунды дольше, чем требовалось. В его глазах она увидела не только благодарность, но и мимолетное удивление, словно он не ожидал такого ответа. Потом он молча повернулся и вышел, оставив на полу мокрый след и странное, тревожное чувство в душе Василисы.
Она подошла к окну. Дождь усилился, барабаня по стеклу. Там, внизу, она увидела удаляющуюся фигуру Ивана, бредущего сквозь грязь к баракам – в тот мир невыносимой тяжести и беспросветности, который существовал бок о бок с ее пыльными клавикордами и французскими романами. И впервые она почувствовала не только абстрактную жалость, но и острое, личное беспокойство, укол совести и… необъяснимый интерес к этому крепостному парню с глазами, полными боли и непонятного огня
Глава 2. Тени на стене и непрошеная мысль
Дни потянулись серой, однообразной чередой, свойственной поздней осени в русской деревне. Дождь сменился холодным ветром, который завывал в печных трубах и гнал по небу свинцовые тучи, редко уступавшие место бледному, негреющему солнцу. Священник из села приезжал. Старая Агафья тихо отошла в мир иной, окруженная не родными – их у нее не осталось, – а несколькими такими же одинокими, изможденными женщинами и тем самым парнем, Иваном, который и поднял за нее голос перед барыней. Василиса распорядилась насчет скромных похорон, выделив немного муки и круп на поминки – жест, который староста Еремей счел излишней и даже вредной мягкостью.