– Нет! Пожалуйста! Я не хотела! – бормотала она, слезы застилали глаза, мешая разобрать мерцающие символы. – Я только помочь хотела! Отмени! Верни всё назад! Я не буду больше! Прошу!!!
Её голос сорвался на крик отчаяния. И в то же мгновение книга в её руках взорвалась слепящим сине-золотым пламенем. Воздух загудел, завибрировал, запахло не просто озоном – раскаленным металлом, песком пустыни и чем-то древним, чужим, от чего замирало сердце. Невидимая сила швырнула Эллу спиной на стеллаж. Книги – друзья, утешители – посыпались на неё, как обвинители.
А когда свет померк, оставив после себя пляшущие пятна перед глазами, она увидела его. Посреди хаоса из бумаги и пыли, окутанный легкой золотистой дымкой, стоял мужчина. Высокий, гибкий, облаченный в нечто темное, струящееся, как застывший дым. Волосы – цвета воронова крыла в лунном свете. А глаза… глаза цвета старого золота, жидкого янтаря, смотрели на неё сквозь ресницы такой длины, что это казалось почти неприличным. И во взгляде этом смешались вековая скука, острое, как игла, презрение и бесконечная, как сама пустыня, усталость.
– Что, опять двадцать пять? – его голос был низким, бархатным, с легкой хрипотцой, словно песок пересыпался по шелку. – Можешь звать меня Дэймон. И, судя по этому очаровательному погрому, нам с тобой, дитя, предстоит весьма… увлекательное сотрудничество.
Глава 3: Пыльца вечности и вкус озона
Мир Эллы схлопнулся до размеров пятачка между стеллажами, где золотая пыльца, оставшаяся от вспышки, медленно оседала на рассыпанные томики Диккенса и сестер Бронте. Дэймон. Имя прозвучало в оглушенной тишине, как удар по натянутой струне. Она сидела на полу, окруженная руинами своего упорядоченного мирка, и смотрела на него – на существо, сотканное из магии и сарказма, пахнущее грозой и пылью забытых дорог.
Он окинул её взглядом – медленным, оценивающим, как ювелир разглядывает сомнительный камень. В глубине его янтарных глаз не было и тени удивления. Лишь океан скуки, чуть подернутый рябью брезгливости. Его темные одежды, без единого шва, казалось, были сотканы из самой тени, они струились и переливались при малейшем движении. Черты лица – резкие, почти хищные – были совершенны той пугающей, нечеловеческой красотой, от которой перехватывало дыхание.
– Дитя? – Элла услышала свой голос, тонкий и чужой. Шок отступал, обнажая нервы, натянутые до предела. – Мне двадцать шесть лет.