Я не знала, что ответить, потому что ответа не было. Мое сердце разрывалось на мелкие кусочки, я прокручивала в памяти последние дни и понимала подвиг пса – любовь и горечь, смешиваясь, отравляли меня. Мы просидели молча полчаса, и мы оба понимали, что нам предстоят тяжелые дни. Быть родителем – это счастье. Но когда ты не можешь взять на себя боль своего ребенка – это самое тяжелое, через что проходят матери и отцы. Нам ничего не оставалось, как рассказать правду. Несколько дней мы врали Кэрол, что врач запрещает любые контакты с другими людьми и домашними животными, чтобы никого не заразить и не заразиться самой. Мы выждали еще несколько дней, пока она не окрепнет и не выздоровеет полностью. И нам пришлось сделать это. Это был вечер среды, мы вошли в комнату, и все рассказали. Она дослушала нас и словно замерла на месте. Никакой реакции, она просто молчала, в ее глазах была пустота. Она не дышала и… И мы пытались ее утешить, я подсела ближе, чтобы обнять ее. Но она резко вдохнула и отскочила от меня, и, словно пробудившись, осознала наконец происходящее. Она рыдала, словно вся боль человечества сконцентрировалась в ее маленьком сердечке. Я снова попыталась успокоить ее и обнять, но она отталкивала нас со Свеном, не подпуская даже на шаг ближе. Она кричала на нас, желая, чтобы мы оставили ее в покое. В ее глазах была искренняя ненависть к нам и презрение. Это была не просто истерика, внутри нашей дочери в ее видении ситуации было нечто разрушительное. Нить, связывающая дитя и родителей, оборвалась, мы оба это почувствовали. Нам пришлось выйти, и мы не могли ничего сделать для нее в тот момент. Я сидела возле двери ее комнаты и молча рыдала. Я была разбита. Свен пошел гулять с Марко на улицу.
Это было ужасно тяжело. Мы все были раздавлены этим жутким исходом. Но еще ужаснее всего было то, что происходило дальше. На несколько лет мы просто оказались в аду. Едва выздоровевшая Кэрол испытала неподъемный для своей психики шок. Эта привязанность к псу… она потеряла самое дорогое, что у нее было в жизни. Она легче перенесла бы смерть собственной матери, и я не драматизирую. Уверена, Свен сказал бы вам то же самое. Кэрол ушла в себя, она практически перестала говорить, постоянно плакала. Мы пытались отвлечь ее, но с нами она выходила на контакт, только лишь чтобы обвинить в том, что мы не кормили Банни. Сама она ела буквально крохи. Кэрол отворачивалась от еды и начинала плакать. Она обвиняла нас в жутких вещах, ненавидя нас, подозревая, что мы специально уничтожили ее пса. Она просила убить ее, так же как Банни. Мы приводили психолога домой, мы приглашали даже ветеринара, чтобы тот объяснил произошедшее с Банни. Но что он мог объяснить семилетней девочке? Он говорил о том, что собаки долго не живут, он говорил о том, что существуют собачьи болезни, которые не излечить, но она и слушать не хотела. Затем он отвел ее в сторонку и рассказал ей что-то такое, во что Кэрол поверила. Поверила со слезами на глазах и никогда нам об этом не рассказывала. Впрочем, никто и не смел поднимать эту болезненную тему в будущем.