Утро второго дня без холодильника началось с того, что я снова открыл его дверцу. Утром ничего не меняется, если холодильник мёртв. Он остаётся таким же большим и белым, но с каждым часом становится немножко менее значимым. Проблема в том, что я не знал, как это – ничего не значить. Особенно когда всё, что ты ждёшь от жизни, это когда нечто выйдет из строя, и ты сможешь спокойно пережить этот момент.
На завтрак я съел пару мандаринов, параллельно поглощая новости в интернете, и понял, что не могу не думать о холодильнике. Он был больше, чем просто мебель. Он был символом моего существования, моим хранителем спокойствия. Не зря я выбрал его ещё в университете – именно тогда, когда холодильники казались мне символом комфорта и независимости. Он был моим первым взрослым выбором. Теперь же я был просто человеком, который живёт без холодильника, как без какого-то фундамента, хотя сам уже давно привык к тому, что опоры – это миф.
Я залил горячий чай в тот же советский термос, который теперь был моим лучшим другом. Термос не ломается, он, как и я, точно знает, что делать в любой ситуации. Это один из тех объектов, которые не требуют ремонта. Он просто работает. Я бы вот так хотел.
На часах было 9:05. Взгляд скользнул по кухне, и я вдруг понял, что в квартире пусто. Совсем пусто. Как если бы кто-то по ночам вытирает её от всего лишнего. Ни холодильника, ни людей. Я открыл окно, и запах улицы обрушился на меня. Снаружи был тот самый апрель – безумно холодный и слегка сыроежечный. И всё равно, воздух был лучше, чем то, что я вдыхал последние недели. Это не было свежим воздухом, это была старость, ускользающая от отчаянных попыток обновиться.
Мой сосед по лестничной клетке, Пётр Ильич, опять был где-то рядом. Я услышал его тихие шаги, его шарканье, которое обычно не заметно, но вдруг всё-таки заставило меня взглянуть через приоткрытое окно. Я увидел его, направляющегося с книжным пакетом к почтовым ящикам. В руках он держал томик стихов. Пётр Ильич, как и обычно, стоял и читал стихотворение, но тут его внимание привлекла странная группа людей внизу, стоящих возле подъезда. Они обсуждали что-то, что напоминало ритуал. Я не знал, что они делают, но они не замечали, как Пётр Ильич стоял в своем берете и снова читал Маяковского. Он был как забытый персонаж в постмодернистском романе.