Я ищу этот свет в своей родословной – и без труда нахожу: большинство моих пращуров по материнской линии были монастырскими крестьянами. Они рубили свои избы близ моложского Афанасьевского монастыря, лежащего ныне на дне рукотворного Рыбинского моря, и с рождения до кончины жили в подмонастырской слободе, под сенью древней православной обители, вдыхая благодатный окрестный воздух, омывая душу чистым звоном храмовых колоколов.
Я вытаскиваю на свет из темных пластов времени виртуальную цепь своих предков и всматриваюсь в те звенья, которые могу увидеть:
– Нина Александровна, урожденная Ковалькова, моя мама (1931–2003);
– Александр Иванович Ковальков, мой дед по материнской линии (1891–1984);
– Иван Павлович Ковальков, мой прадед (приблизительно 1853–1916);
– Павел Аникич Ковальков, прапрадед (первая половина XIX века);
– Аника Аникич Аникин, прапрапрадед (рубеж XVIII–XIX веков);
– Аника, легендарный предок, самое дальнее из видимых мною звеньев в цепи, середина XVIII века.
Все – крестьяне, коренные русские люди. Трудолюбивые, богобоязненные, с детства впитывавшие православные начала и передававшие их своим детям, – не путем наставлений, а ежедневным своим поведением, подлинно христианским отношением к жизни. И совсем они не «разоряли дом, дрались, вешались», как орал в ХХ веке на всю Россию один бард с еврейской кровью, – а трудились, строили избы, рожали детей, воспитывали и учили их, читали книги, пели печальные и веселые русские песни, писали стихи… А когда нужно было, шли на войну, защищали Отечество.
Вот где берет начало этот свет, вот откуда бьет этот луч любви и привета. Это свет русского православного бытия!
ПОРТРЕТ ОТЦА
Зарос щетиною колючей,
По дому бродит, туча тучей,
И власти густо материт.
Да что там власти! Все неправы,
Поскольку старые суставы
Опять грызет полиартрит.
Дитя войны, дитя разрухи,
Дитя российской голодухи,
Он все-таки остался цел.
Поколесив по белу свету,
Купил под старость избу эту –
И вместе с нею заскрипел.
Встает – и вместо физзарядки
Клянет негодные порядки
И сельскую тупую знать.
Кряхтит, что если б был он молод…
А я ему: «Поедем в город!
Там легче думать и дышать!»
Молчит, мрачнеет почему-то,
Щетину трет – и рубит круто:
«Я с вашим городом знаком –
Там люди в кучах! За оградой!
Не дышат утренней прохладой!» –