Внезапно порыв ветра распахнул окно и ударил створкой с такой силой, что остатки стекла с глухим звоном осыпались на пол. Холодный воздух ворвался в комнату, страницы дневника затрепетали в руках, а фотография метнулась из пальцев и поднялась в воздух, гонимая невидимой силой. В этот момент разом погасли все фонари, погрузив комнату во мрак.
Виргинский услышал, как по коридору медленно приближаются тяжёлые шаги. Чей-то угрюмый голос донёсся из темноты, называя его по имени, и писателю показалось, что сам дом, впитавший в себя все страдания и тайны, когда-либо происходившие внутри, вдруг заговорил с ним. Телефон резко погас, вероятно, под давлением той же силы, что поглотила свет фонарей, а Виргинский в ужасе замер, готовясь к худшему. Творческое сознание, пробуждающее забытые страхи и воспоминания, рисовало призыв невидимки. Перед глазами возникли образы: тени, скользящие по коридорам, и лица, полные боли и отчаяния, бродящие по комнатам.
– Добро пожаловать, писатель. Я так долго ждал, когда кто-нибудь расскажет мою историю, – вдруг отчётливо услышал Виргинский.
Шаги остановились в проёме двери, и в абсолютной темноте появилось слабое свечение призрачного силуэта мужчины. Его очертания были размытыми, как видение под водой, но лицо… Оно было чётким, как на портрете и фотографии.
Синие фонари за окном вспыхнули снова – все разом, но их свет стал другим, более глубоким, затягивающим. Призрак улыбнулся сочувственно и с пониманием.
– У тебя есть время до рассвета, чтобы прочесть мою историю и написать свою, – глухо произнёс он. – Если, конечно, хочешь выйти отсюда.
Виргинский торопливо посмотрел на часы: до рассвета оставалось каких-то семь часов. Столь малое время, чтобы прочитать историю человека, превратившего дом в клетку для собственных демонов, и совершенно невероятное, чтобы написать роман.
Синий свет подрагивал за окнами, очерчивая границы территории, за которую призрак не мог выйти. А может, это были границы ловушки, в которую Виргинский сам себя загнал в поисках вдохновения?
Тимофей крепче сжал дневник, чувствуя, как кожаный переплёт пульсирует под пальцами живым сердцебиением.
2. Дневник безумца
Тимофей Виргинский устроился в старом кресле у окна и принялся изучать дневник, освещая страницы ожившим фонариком телефона. В полумраке кабинета, с пляшущими от голубого мерцания тенями, он рассматривал, как переливались чернила, словно только что нанесённые на пожелтевшую бумагу.