Тот, другой я, он знает, что делать. Он шепчет мне по ночам, показывает выход. Сегодня он особенно настойчив. Говорит, что Елена – наша главная помеха.»
В мертвенной синеве мелькнули угрожающие тени, заставляя сердце Виргинского возбуждённо трепетать то ли от страха, то ли от предвкушения развязки.
«Сегодня 3 июня. Я сделал это. Боже, я сделал это. Её тело лежит в подвале, такое красивое даже сейчас. Она не кричала – просто смотрела на меня с удивлением, когда мои руки сомкнулись на её горле. Когда я поднялся в дом, за окном зажглись фонари – все разом. Сами. Их пламя посинело… Они словно приветствовали моё освобождение.
Теперь он всегда со мной, мой тёмный брат. Он сказал, что мы вместе будем ждать гостей. Питаться каждым, кто осмелится нарушить наш покой и отобрать дом. А фонари… фонари направят».
Виргинский оторвался от дневника, осознавая ужас написанного. В углу кабинета неподвижной дымкой рисовалась тёмная неясная фигура. Тимофей вновь перевёл взгляд на портрет Александра. Теперь его глаза, казалось, следили за каждым движением гостя.
Тень в углу уплотнилась, принимая чёткую форму, а затем внезапно сделала шаг вперёд, и Тимофей различил в ней очертания той самой женщины, что видел несколько минут назад. Её лицо размывалось, то и дело теряя резкость, однако в этом необъяснимом мареве хорошо прослеживалось разочарование.
– Елена? – озадаченно произнёс Виргинский, но фигура лишь качнула головой и вновь исчезла в темноте.
За спиной раздался тихий смех. Холодное дыхание коснулось шеи. Сердце зашлось в сумасшедшем ритме.
– Читай дальше, писатель, читай. История только начинается…
Виргинский послушно опустил голову в текст:
«10 июня. Сегодня приходил этот… банковский прихвостень. Теперь он рядом с Еленой. Тёмный брат доволен – говорит, с каждой душой мы становимся сильнее. Фонари горят всё ярче, их синева очерчивает границы наших владений…»
Тимофей кожей ощущал, как нечто зловещее наблюдало за ним из темноты, но не смел оторвать глаз от текста. А слова, написанные изящным каллиграфическим почерком, сливались в жуткие письмена.
«Я перестал вести счёт дням. Кажется, сегодня ещё август. Время потеряло смысл. Мы принимаем гостей – любопытных соседей, случайных путников, банковских служащих…»
Виргинский, читая эти строки, ощущал пробегающий по спине холодок. Слова, написанные с такой ясностью и восторгом, пугали, будто были выведены не рукой человека, а самой тьмой, проникающей из воспалённого сознания сумасшедшего. Каждое предложение, казалось, обвивало холодными пальцами шею Тимофея, заставляя его виски пульсировать в ритме нарастающего ужаса. Он не мог отделаться от ощущения, что за этими строками скрывалось нечто большее, чем просто помешательство – что-то зловещее, способное вырваться на свободу и затянуть в бездну смерти. Внезапно Виргинский ощутил, как его разум приблизился к грани между реальностью и безумием, где душу пронизала жуткая страсть к убийству, словно скрытые желания пробуждались тёмными силами и искали выхода.