– Да, так только НЛО летают, а не самолёты, – протянул второй техник, худосочный парень. – Правда, Михалыч?
Дядька важно кивнул, не отрывая взгляда от неба.
Я не стал дожидаться, когда Комаровский посадит машину и направился к двухэтажному зданию на занятия с моими ребятами.
Солнце, плюхнувшись в густую пену облаков над горизонтом, выплеснуло на небо фиолетово-багровые потёки. Стало быстро темнеть, и пронзительный ветер бесцеремонно пробирал насквозь. Я поёжился, подняв повыше меховой воротник куртки, и ускорил шаг. Добравшись до здания, провёл магнитной карточкой, прошёл внутрь. Начал подниматься по лестнице, как вдруг погас свет, и здание тряхнуло так, что посыпалась штукатурка.
Мигом я слетел вниз, выскочил наружу и с облегчением заметил, что истребитель Комаровского все ещё в воздухе. Но что это, черт возьми? Его мотало из стороны в сторону, словно утлую скорлупку в сильный шторм и это явно были не фигуры высшего пилотажа. Комаровский потерял управление? Едва выровняв машину, он пронёсся над аэродромом и сел.
На небе отплясывали кадриль волны изумрудного света. Откуда-то издалека шел нарастающий шум, казавшийся жужжаньем пчелиного роя, но быстро стал густеть, заполняя пространство грозным рокотом. Из-за серебристого лунного серпа вынырнула плотная группа самолётов, по очертаниям совершенно не похожих на те, что базировались на нашем аэродроме. Крылья вздёрнуты широкой буквой «V», словно крылья чаек и торчащие, как птичьи лапы, шасси.
– Это ещё что за чертовщина? – услышал я рядом возглас Комаровского.
– У тебя все в порядке? – поинтересовался я, на миг отняв бинокль.
– Электроника отказала к чёртовой матери. Ты видел это? – он махнул рукой в сторону приближающейся армады. – Откуда это взялось?
– Не знаю. Не пойму что-то, «лаптёжники» что ли?
– Чего?! Какие картёжники? Чего ты несёшь?!
– Да не картёжники, а лаптёжники. Так «Юнкерсы-87», немецкие пикирующие бомбардировщики называли во время Второй мировой.
– А ну тебе виднее, – на его лице появилась брезгливая гримаса. – Ты ж у нас «немец».
Я поморщился. На базе всё знали, что один из моих предков был немцем, который после лагеря для военнопленных не стал возвращаться в Германию, а остался в Союзе. Напоминание об этом почему-то злило, словно я был человеком второго сорта.