Никто не знал, куда забрали отца и ещё нескольких работников. Соседи странно говорили: «Без права переписки»… Мама наказала отвечать, что папа умер, чтобы не задавали вопросов. Иногда я долго молчала, прежде чем так сказать. Иногда – говорила сразу и вздрагивала: вдруг правда? Соседи шептали друг другу: «Группу вывезли во Владивосток», «Перевезли в Хабаровск», «Ужас какой!.. Расстреляли… Что же творится-то», «Место захоронения неизвестно». Как же один человек мог выстрелить в другого? Как же тогда душе обрести покой, о котором твердила мама?
Я не успокаивалась: почему мы не поедем туда? Мама говорила про какую-то под – пис – ку о не – вы – ез – де… Соседи снова перешёптывались: «Да ещё повезло, других вот из квартир выселяют, на работу не берут». Спустя полгода мы перебрались во Владивосток, оттуда – в Москву. Теперь и мама повторяла: «Мы счастливые. Нас не арестовали, не сослали никуда. Бог уберёг. Это нам благодать». Как же – счастливые? Без папы?
В справке стояло страшное слово «смерть». Со словами «причина» и «место» оно соединялось через ти – ре. И больше никаких слов. Я хотела найти отца, увидеть в последний раз. До последнего вечером не гасила свечу и читала романы Купера. И различала дымчатый образ отца сквозь дрожащий огонёк: его выраженные скулы, нависшие брови, белёсые и густые волосы, льдисто-голубые глаза и любимый, потасканный, но уютный свитер из велюра. И когда доделывала уроки, по привычке оставляла тетради на столе. Чтобы проверил. Проведал.
Папа не любил фотографироваться, сохранился только один портрет, который мама вместе с остальными поставила на комод. Больше фотографий не осталось. Рядом с рамкой лежала единственная бумажка, в которой значилось, что отец не виновен. Впрочем, это всё случилось позже, в пятьдесят седьмом году…
А тогда в один из дней я не вытерпела. Достала сумку, сложила немного одежды, маленький мешок перловки, три мягкие игрушки, сшитые мамой. Вытащила из ящика петушиное перо, завязала хвостик и вставила перо в волосы. Взяла тайком мамину помаду, которой она красила губы только по праздникам, и нарисовала две полоски на щеках, как у индейца. Оставила записку в прихожей, чтобы она не беспокоилась. «Мама! Я доела перловку. И взяла один пакетик с собой. Выпила чай. Нашла (вторые) трусики и чулочки. Сделала себе хвостик (на голове). Температура 36 и 6. Уроки сделала хотя это больше не важно. Целую на прощание».