Ну, да всё не так.
Каюсь, не выдержал. Улучил времечко, бросился на колени перед мамашей твоей. Отдайте, говорю, за меня Парашеньку вашу. А матка твоя дерзко так на меня зыркнула, будто волкобойкой отхлестала. Нету тут, говорит, невест для тебя, Стёпка. Убирайся, говорит, из моего дома, христорадник непутёвый. А какой же я непутёвый? Ума мне не занимать. Потому как свободная для раздумий доля моя – поле на раздолье. Скотинка ухоженная, упитанная и благодарности от всего селения. Каждый скажет, что служу честно, преданно и верно животинке беззащитной. Пасу скот на совесть. За что же меня такими жестокостями обзывать?
Злая мамка у тебя, а ты, девонька моя, доброй да приветливой была. Пусть ловит теперь утопленницу ретивая мамаша. На корню пусть сгниёт её материнское сердце. Пусть помучается так же, как я по тебе. А ты, моя милая, кручинилась, видать, по Максимке-гармонисту. Судя по деревенским слухам, по нему ты маялась, да и плюхнулась в воду на ночь глядя.
Только я не утопну, Параша, нет, не утопну вслед за тобой. Кто же тебя поймает? Из реки бурливой достанет. Договорюсь я, Парашенька, не сумлевайся. Душу нечисти продам за тебя. Обернёшься, моя ненаглядная, хоть ящеркой лупоглазой, а я крысёнышем рядом побегу. Может статься, голубкой в небе полетишь, а я готов воробьём около тебя трепыхаться. Где уж мне соколом-то, не такого полёту, как та зоркая птица.
Ох, и запыхался бежать за тобой. Ужо-ко, скоро застрянешь в забродях бобровых, там сподручнее вызволять. Может, и жива ещё. А если нет, то потерпи, милая, скоро унесу тебя в чащи беспросветные к жизни новой. В теле другом радовать будешь. А какой наружности окажешься, то мне неведомо, уж выбирать не приходится. Моя душонка, чай, не дорого, стоит чтобы артачиться. Скоро продамся за ради тебя весь с потрохами.
Степан выстукивал зубами дробь, быстро продвигался по каменистому берегу вдоль потока речного течения. Стараясь не выпускать из виду белый тряпичный пузырь, что надулся парусом в пенящейся воде, он сноровисто обходил препятствия, задыхаясь, останавливался, ловил ртом воздух, в боку кололо, перед глазами расплывались радужные круги. Добежал до бобровой запруды, куда прибилась Прасковья.
В нерешительности топтался он на берегу, хрипя как загнанный зверь. Отдышавшись, вгляделся в прибрежное мелководье, в захламлённую черноту из прутьев и огрызков пней. Там колыхалось вялое тело, измученное течением, оно казалось разбухшим от надутых тряпичных волдырей. Степан растерянно наблюдал, как безвольно скачут руки и ноги по поверхности в такт колебания мелких волн. Содрогающееся туловище виделось под водой крупнее обычного. Со стороны казалось, что огромная купальщица раскидывает по сторонам ветки, пытаясь выплыть.