– Вот! – распахнутые настежь счастливые глаза потомка указывали под старый куст шиповника, сохраненный при разбивке сада.
Присев до уровня, с которого смотрел малыш, Василий Степанович увидел некое подобие гнезда из расчесанной в кружок травы. В гнезде ровненькой округлой пирамидкой высились аккуратнейшим образом уложенные, чистые-пречистые яйца – все цвета какао с молоком и каждое словно бы в тончайшей прозрачной плёночке. Василию Степановичу, как и внуку, неудержимо захотелось поделиться увиденным – и он, как будто передавая что-то, торжествующе глянул в ликующие очи невестки и в обеспокоенные глаза подбегающей запыхавшейся супруги.
– Мы не там искали! – воскликнул Василий Степанович, словно заступаясь вгорячах перед кем-то за курочек, которые не обманули.
Следовало бы собрать кладку из двух, а то и трех десятков яиц, однако рука не поднималась разрушить такое чудо.
– Кто нашел – ты? – готовый расхвалить, спросил Василий Степанович у внука.
– Мама, – честно признался тот, не умея скрыть сожаление о лаврах, заслуженных не им.
– Пойдемте! – с лукавцей поманила невестка к поленнице под навесом и стопе поддонов, на которых подвозили тротуарную плитку. – Сюрпри-из! – объявила она, прицеливаясь взглядом в нишу, образованную поддонами. Там в уютной тени покоилась точно такая же горка неправдоподобно красивых и чистых произведений природы.
Вчетвером они переглядывались, словно перепасовывая из глаз в глаза упоительное настроение, и Василий Степанович с удивлением подумал, как давно он не испытывал ничего и близко похожего. Было известие о рождении внука, но счастье тогда шло с довеском мучительной тревоги о здоровье мальчишки и родившей девочки, и не было, не ощущалось полным, как теперь, очищенным от всего постороннего, беззаботным и легким, как пушинка, счастьем. Потом шевельнулось, возникнув в душе и мыслях, соображение, что, пожалуй, это или подобное этому и есть самая высокая награда тому, кто строит, сажает, сеет, разводит живое… И вот он – удостоился.
А позже, уже у себя в кабинете, смакуя пережитую только что радость и вслушиваясь в нее, он вдруг подумал: «И вот это вот – и всё?.. И ничего выше, ничего, что потрясло бы сильнее, у меня уже не будет?..»