Она попыталась отодвинуться, но верёвки только сильнее впились в кожу. Он улыбнулся, наслаждаясь её беспомощностью.
– Ты думала, что сможешь охмурить? Избежать последствий? – продолжал он, его голос стал чуть мягче, но от этого ещё страшнее. – Нет, нет. Ты должна заплатить. И я не упущу ни малейшей возможности взять всё, что могу.
Он медленно поднялся, глядя на неё сверху вниз, как на бесполезную вещь, которую он всё равно заставит работать на себя. Его жадность ощущалась в каждом движении, в каждом слове, превращая её страх в бесконечное ощущение утраты и бессилия.
Бросив взгляд на Настю, а затем на дверь, Маммон спокойно позвал слуг.
– Дети мои, – произнёс он с холодной усмешкой, – эта еда для вас. Вы так голодны.
Они появились пугающе быстро и бесшумно. Настя посмотрела на них, и кровь застыла у неё в жилах. Их глаза сверкали звериной жаждой, в которой читался не голод, а необузданная алчность. Пасти слуг, из которых тянулись капли густой слюны, казались неестественно широкими
Настя застыла, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Её дыхание стало прерывистым и громким, как будто сама комната начала сжиматься вокруг неё. Она пыталась найти хоть малейшую лазейку для спасения, но их хищные взгляды приковывали её к месту.
Её страх становился всё более осязаемым, как будто он был ещё одним существом, крадущимся к ней из темноты.
Маммон шагнул ближе, его силуэт выглядел зловеще и непреклонно. Он произнёс с удовлетворением:
– Видишь ли, Настя, ты всё же смогла принести пользу. Забавно, не так ли? Даже твоё исчезновение станет ценным вкладом. Ты – ресурс, как и всё остальное. И теперь ты заплатишь за свою жадность своей сущностью.
Его голос звучал одновременно мягко и жёстко, как шёлк, скрывающий острые грани стали. Он бросил последний взгляд на Настю, полный ужаса, прежде чем отвернуться и подать сигнал своим слугам.
Маммон, бросив последний взгляд на Настю, отошёл от центра комнаты и направился к своему массивному столу. Его движения были размеренными, словно он наслаждался каждым мгновением своей власти.
– Угощайтесь, дети мои, – произнёс он, обернувшись к своим слугам, чьи глаза горели диким огнём.
Он сел в кресло, положив локти на массивные подлокотники, и сцепил пальцы перед собой, словно зритель в театре, ожидающий самого яркого момента представления.