– Господи, да о чем таком я прошу-то? Что, с родным внуком пожить – так сложно?
Она или не понимала, или не хотела понимать.
– Никяша, тут… понимаешь, была выведена рецессивная чистая линия…
– Папа, – остановила она его, – я в этом не разбираюсь. Но нужно же Пашку куда-то девать?
– Да почему именно…
– Ну тебя, – озлилась дочь, – уперся в своих мышей! Все у тебя опыты! Ты на пенсии уже, на пенсии, чего неймется-то?
«На пенсии» – как удар под ребра, нечестный.
– То, что я не остался в этом гадюшнике, – повысил голос и Эдуард, – не значит, что я бросил науку, черт ее подери! Я не собираюсь забивать козла и петь под гармошку только потому…
– Наука! Па, да ты даже докторскую не защитил!
– Да я ее и не писал! По теме завкафедрой! Под рецензией этого надутого членкора! Уж я лучше останусь кандидатом!..
– Ой, какие гордые! Какие гордые все! – Ника подчеркнуто взмахнула руками.
Эдуард открыл рот, чтобы ответить, но, переполнившись злостью, вскочил и забегал по комнате, как большая заводная игрушка.
– Я – ученый! – вдруг развернулся он, – это не должность, это, знаешь ли…
– Отговорки! – раскрасневшаяся, обозленная, она уже не пыталась уговорить отца, шла в бой и пленных не брала, – все отговорки твои я давно изучила. Тебе просто плевать на нас. Твоя дача! Сделал из нее… культ! Совсем свихнулся.
Молчание. Осознание того, что ссора перешла черту безопасности. Муравьев замер, откинув седую голову. Ника тяжело дышала за его спиной.
– Дача тебе важнее семьи, – сказала она, – ну и живи на ней. А мы обойдемся, – и она развернулась, создав небольшой вихрь, и хлопнула дверью.
Муравьев рухнул на кресло, нервно оттер с виска пот.
– Не хотите и не надо, – пробормотал он, – и отлично. И не будете вы там жить, никто, кроме меня не будет там жить, замечательно.