Согласно убеждениям Толстого, художник не вмешивается в промысел Бога, но только являет людям Его сущность на земле, по Его воле открывает им истину о том, что
…их жизнь – только от тебя (Ин. XVII, 7). И что я учил их не от себя, но я и они от тебя изошли (Ин. XVII, 8).7
При этом высшее «содержание христианского искусства – это такие чувства, которые содействуют единению людей с богом и между собой»8, что достигается через «признание каждым человеком своей сыновности богу».
В отличие от Толстого, Рильке считал, что художник является не просто проводником воли Бога, воплощая Его высший замысел, но он «сам участвует в возведении этого Бога», равноправно двигаясь Ему навстречу, как к «последней, самой заветной цели»:
Ты – всё, и я постигаю Тебя во всём; и я – всё, и всё к Тебе привожу – навстречу Тебе своей поступью.9
И хотя место этой встречи подготавливается всеми поколениями художников, «достигнет его лишь Один», ибо «все творящие – предки этого Одинокого», Художника последних времён, который и становится Богом:
И я чувствую: мы – предки какого-то Бога и сквозь тысячелетия мы простираемся своим глубочайшим одиночеством к его первоистоку.
Я это чувствую!10
Очевидно. что перед Рильке в Ясной Поляне предстал не всесильный Творец, призванный высвобождать Бога, а отступник, который сбился с истинного пути. Разве мог Рильке хотя бы на миг принять авторитет такого Толстого, и признать над собою власть такого отцовства?
Символично, что глава о Толстом, которой Рильке хотел завершить свои «Записки», так и осталась в черновом варианте. И объяснение этому очень простое: блудный сын Рильке не получил вожделенное им благословение от неистового старца, ибо, в отличие от финальной фразы «Записок», которая гласит: «Он [Бог] ещё не хотел», на самом-то деле
ни тот, ни другой этого не хотел.