Полки, заваленные пожелтевшими документами, молчаливыми хранителями ужасающих историй, смотрели на меня. Я прошел вдоль рядов, по скрипучему полу, пока не нашел нужный ящик с делами о самоубийствах, датированных 1890-1895 годами. Документы были в плачевном состоянии, но нужный мне нашелся почти сразу. Я дрожащими руками вытащил папку с пометкой «Дело о самоубийстве Баранова Николая Максимовича» и открыл её. На первой странице красовались полустершийся имена «Павел Игнатьевич Энгель» и «Семён Филиппович Карпов». Я вспомнил: это было наше первое совместные дело с ним.
«Николай Максимович Баранов, возраст 33 года. Самоубийство, причина: психическое расстройство», – говорилось в отчете. Я углубился в текст. В январе 1890 года Баранов был найден в своей квартире с перерезанным горлом. Мы не выявили признаков насильственной смерти – он действительно сам свел счеты с жизнью. Но подробности его безумия меня поразили. Стены квартиры были испещрены странными символами.
Я прервал чтение и посмотрел на фотографии, прилагаемые к делу. Тусклый свет запылившейся ламы едва освещал снимки. На одном из них, изображавшем стену квартиры Баранова, я увидел это – тот самый символ, который нарисовал Набу. Всё внутри меня сделалось странно лёгким, как перед падением. Это не могло быть совпадением.
Казнь Набу была назначена через несколько дней. Если бы не этот документ, я бы, возможно, принял его слова за бред больного разума, но сейчас я не мог игнорировать эту связь. Набу говорил правду. Мне нельзя было допустить суда над невиновным. Мы должны провести дополнительное расследование.
Выйдя из архива, я тут же отправился писать рапорт. Дважды перечитав, чтобы удостовериться что его одобрят, и положив в конверт, я направился к нашему полицмейстеру, Геннадию Михайловичу. Рассказав что это очень важно я отдал конверт. Геннадий Михайлович пообещал, вынести решение к утру.
Той ночью я не сомкнул глаз: размышления о культе, творившим свои преступления прямо у нас под носом, как стая саранчи, уничтожали любой намек на сон.
На следующее утро я стоял у стойки администрации. Клерк, сухощавый мужчина с надменным выражением лица, долго копался в бумагах, прежде чем наконец поднял на меня свои усталые глаза.
– Ваше заявление одобрено, – флегматично изрек он наконец. – Казнь перенесена до завершения расследования.