На фотографии, выцветшей от времени, были запечатлены люди в старинной одежде – мужчина с бледным, вытянутым лицом, женщина с тёмными, слишком большими глазами, и двое детей, стоящих неестественно прямо.
За их спинами – этот же камин.
А за их ногами…
Дэвид присмотрелся.
Тени на фотографии не совпадали с положением их тел. Они были длиннее, искажёнными, и у одной из них…
Были рога.
Третье исчезновение случилось ближе к вечеру.
В дверь постучали – резко, нетерпеливо.
На пороге стояла миссис Хенлоу, их соседка, пожилая женщина с седыми волосами и трясущимися руками.
– Моя кошка! – её голос дрожал, а глаза бегали по сторонам, будто она боялась, что кто-то подслушивает. – Я видела, как она забежала к вам!
Дэвид нахмурился.
– Я ничего не видел.
Он уже хотел закрыть дверь, когда Лора вскрикнула за его спиной.
– Папа! Смотри!
Она стояла в коридоре, указывая пальцем на потолок.
Дэвид поднял голову.
На потолке, в углу коридора, сидела кошка.
Но что-то было не так.
Она не просто сидела – она влипла в штукатурку.
Её лапы, хвост, даже усы – всё стало частью потолка, будто дом медленно втягивал её в себя.
Шерсть слилась с поверхностью, глаза остекленели, а рот был приоткрыт в беззвучном мяуканье.
Она была ещё жива.
Её грудная клетка едва заметно вздымалась, а зрачки судорожно расширялись, словно она понимала, что с ней происходит.
Миссис Хенлоу зашлась в истерике.
– Это колдовство! – закричала она, крестясь дрожащими пальцами. – Выпустите её! Выпустите!
Но было уже поздно.
Кошка дернулась в последний раз – и застыла.
Её очертания стали ещё более размытыми, будто дом завершал процесс.
Через минуту на потолке остался лишь рельефный силуэт – как будто кошка всегда была частью штукатурки.
А из трещины в стене показалась тонкая чёрная лапка – и дёрнулась, словно что-то внутри попробовало её на вкус.
В ту ночь Лора проснулась от того, что кто-то царапается в её стену.
Там, где теперь была тень кошки.
Игра в куклы
Дэвид сидел в полутемном кабинете, разбирая бумаги из старого дубового бюро, которое скрипело при каждом движении. Пыльные лучи заходящего солнца пробивались сквозь грязные окна, освещая клубы пыли, которые поднимались с каждого листа. Внезапно его пальцы замерли над пожелтевшим письмом – из глубины дома донесся смех Лоры.
Но это был не ее обычный звонкий смех. Звук был слишком низким, слишком взрослым, с хрипловатыми нотками, будто смеялся кто-то другой, используя голос его дочери. В нем слышалась какая-то извращенная радость, от которой кровь Дэвида буквально застыла в жилах.