Утро.
Утро наступает с той неизбежностью, с которой приходят все неприятные вещи: счета, старость, воспоминания. Сквозь шторы в гостиничном номере пробивается свет – уже не такой резкий, как вчера. Мистраль ушёл так же внезапно, как появился, оставив после себя чистое небо и прохладу.
Зеркало в ванной комнате возвращает моё лицо. Следы усталости вокруг глаз, еле заметные морщинки у губ, тонкая линия складки между бровями. В Париже я избегала смотреть на себя подолгу. В Марселе, видимо, придётся научиться.
Завтрак в отеле – пластиковая корзинка круассанов и кофе из термоса. Я ем методично, не чувствуя вкуса. Час спустя, освободив номер, я уже стою перед домом, который должен стать моим новым адресом. Девять двадцать. Я, конечно, пришла раньше – старая привычка контроля, последний оплот предсказуемости.
Но арендодатель уже здесь – сидит на ступеньках, что-то зарисовывает в потертом кожаном блокноте. Мужчина лет шестидесяти с аккуратно подстриженной седой бородой и неожиданно яркими голубыми глазами. Он поднимает голову, щурится близоруко, затем прячет блокнот во внутренний карман пиджака – слишком теплого для здешнего климата. Тяжело опирается на трость с серебряным набалдашником, встаёт с той осторожной медлительностью, которую дарит возраст или старая травма.
– Мадемуазель Лё Ван? – произносит он, и в этих трех словах целая география. Эльзасские гласные, парижское «р», и всё это прикрыто двадцатью годами попыток говорить по-марсельски. Северянин, так и не ставший южанином. Я через два десятилетия?
– Мадам, – машинально поправляю я.
Улыбка – профессиональная, безличная. Рукопожатие – сухое, крепкое.
– Морис Дюран, – представляется он, слегка наклоняя голову, словно извиняясь за собственное имя. Его рукопожатие сухое и крепкое, с неожиданной силой. Он улыбается одними глазами, а губы остаются серьезными. – Надеюсь, мистраль не очень вас напугал? Многие северяне сначала принимают его за конец света. Я-то помню свой первый.
Мне хочется ответить что-то остроумное, но язык по-прежнему не слушается. Я лишь пожимаю плечами и пытаюсь улыбнуться.
– Вы хорошо выбрали время для приезда, – продолжает он, поднимаясь по лестнице. – Туристы уехали, жара спала, а до настоящих холодов ещё месяц.
Я следую за ним. Лестница узкая, с выщербленными каменными ступенями. Перила отполированы тысячами прикосновений. Сколько людей поднимались здесь за последнее столетие? Чьи истории впитал этот дом?