Нашла свои вещи, которые мама хранила. Удивилась, как их много. И где только прятались всё время, не подозревала, что мама их сберегла. Школьные тетрадки, рисунки времён детского сада, грамоты, старые блокнотики с почеркушками, о существовании которых она давным-давно забыла – целый набор артефактов, по которым так же, как по фрагментам скелета восстанавливают облик животного, можно было восстановить её детство. Физически ощутила, как скучала мама, как нуждалась в ней. Комок подступил к горлу. Не знала, не замечала эту материнскую тоску, которая ничем себя не выдавала. Мама никогда не тянула на себя одеяло, казалось, что у неё всё хорошо, никаких жалоб или претензий.
«Мама, мама… прости меня глупую… Деньги пошлёшь и думаешь, что о матери позаботился… деньги… деньги… Господи, почему мы так устроены, не глупые вроде, не злые…». Откуда такое чувство вины перед мамой, для которой детские каракули дочери – самая большая ценность. «Прости нас, господи, ибо слепы».
Такие мысли накрывали вперемешку с энтузиазмом обновления. Дело двигалось. Квартира, освобождённая от застывшего безмолвия, ожила, задышала, наполнилась движением, сквозняками и новыми потоками. Даже пыль кувыркалась в воздухе с какой-то шальной и дикой радостью, совершенно не боясь быть истреблённой или унесённой ветром перемен – пыль знала, что она вечна.
Конечно, предстояло и более серьезное обустройство, окна, двери – всё обветшало, мебель старая, но пока сносно. Главное, чисто и можно жить, а добро наживётся, никуда не денется. «Когда придумаю что дальше, попробуйте меня остановить». Капа нисколько не лукавила. Кипело в ней мощное жизненное варево, бурлило и не давало опуститься на дно, прикипеть там к своему несчастью.
– Капа, Капа, – беззлобно пожурила себя, – тебе бы полком командовать, да где ж тот полк… Вздохнула и глянула в окно. Ого! День прошёл – не заметила. И ладно. И хорошо. Утро вечера мудренее. Пощёлкала выключателем, будто послала во вселенную сигнал. «Эй, я тут, не теряйте меня».
Ощущение, что день будет особенным, таяло вместе с рабочим временем. Рабочее время было нормированным, но при этом легко растягивалось, если возникала производственная необходимость. Причем, что интересно, в расчетном листке фактическое количество этого гуттаперчевого времени не отражалось, ибо по должностной инструкции оно было нормировано. Абсурд, учитывая специфику работы. По закону полагалось сверхурочные оплачивать, а по факту работодатель не собирался этого делать. Вот и получалось, что работник оставался сверхурочно не по причине аврала или аварийной ситуации, а исключительно по «собственному желанию», и оплате сия прихоть не подлежала. Как ни странно, в наше время всё ещё существовали такие оплоты неразберихи в пользу работодателя. Недовольному указывали на дверь, при этом непременно добавляя, что «на его место стоят в очередь в шляпах». Почему в шляпах, и где та очередь, никто не уточнял, но энтузиазм требовать положенное пропадал. Как ни странно, пугалка работала. Хоть и мизерная была зарплата, но люди держались за то, что есть, прекрасно олицетворяя собой тезис, что синица в руках лучше журавля в небе.