– Кто она? – голос Сюн Ли стал громче, в нём мелькнула трещина, тонкая и почти неуловимая, будто камень дал первый раскол под незримым напором, выдавая любопытство.
Ван кашлянул, ладонь вытерла пот со лба, оставив грязный след на морщинистой коже, и голос его дрогнул, выдавая напряжение, сковавшее старика.
– Линь Юэ, дочь последнего вождя южных племён, – ответил он, слова вырывались с трудом, цепляясь за горло, – её выволокли из пепла их столицы, сожжённой нашими огнями, оставившей лишь дым и кости. Поговаривают, она проклята – мать её призвала духов юга, дабы отомстить нам, и племя отдало её вам, надеясь снять с себя этот груз, умилостивить вашу ярость.
Сюн Ли поднялся с трона, мантия зашуршала, ткань колыхнулась, и золотые драконы на вышивке ожили в дрожащем свете факелов, когти их блеснули, отражая пламя, будто радуясь предстоящему зрелищу. Шаги его загудели по ступеням, тяжёлые и размеренные, каждый звук отдавался эхом в мёртвой тишине зала, пока он не остановился перед ней, вглядываясь в её лицо с холодным интересом. Наклонившись, он втянул воздух, пропитанный её запахом – горьким дымом сожжённых жизней, едким и резким, далёким от сладости его курильниц, и ноздри его дрогнули, ощутив этот аромат. Дыхание её оставалось ровным, но грудь вздымалась чуть быстрее, выдавая напряжение, скрытое под маской вызова, непреклонной и острой.
– Проклята, говоришь? – пальцы его сжали её подбородок, заставляя поднять лицо выше, и кожа под ладонью оказалась холодной, мертвенной, точно он держал остывший труп, лишённый тепла. – Мне видится лишь добыча, сломанная, но ещё живая, цепляющаяся за остатки своего огня.
Она дёрнулась, цепи натянулись, звеня железом, удерживая её в стальной хватке, однако усмешка искривила её губы, обнажая мелкие острые зубы, блестящие от слюны, и глаза её сверкнули яростью.
– Добыча? – голос её, хриплый и твёрдый, с южным акцентом, резал слух, острый, как нож, скользящий по стеклу, вонзаясь в тишину. – Ты пожрал мой дом, император, обратил мой народ в пепел под своими факелами, оставив лишь дым и кости на ветру. Чего ещё жаждешь – моей крови на своих руках, чтобы утолить свою пустоту?
Слова её ударили его, холодным ветром хлестнули по лицу, всколыхнув пустоту внутри, и впервые за годы сердце его дрогнуло – не от страсти или гнева, а от бездны, разверзшейся глубже, чем он ожидал, обнажая трещину в его броне. Пальцы разжались, отпустили её подбородок, оставив красные следы на коже, и он повернулся к Вану, глаза сузились до тонких щелей, полных презрения.