– Брате младший, почто не в конвое ты? Али бежать восхотел от труда благого?
Зубы Плешивца застучали, аки градины о кровлю, ибо страх сковал его. И промямлил он нечто невразумительное, сам не разумея, что речет. Послушник же, стоящий пред ним, нахмурил брови свои и приблизился, вопрошая вновь:
– Внемли слову моему, раб, и ответь! Что подвигло тебя на сию дерзость? Для чего стоишь средь развалин мира грешного, а не идешь вместе с нами в место, идеже грех отмыти возможно?
Проглотив ком скопившийся в гортани, Плешивец очи долу опустил и начал вещати:
– Я… я шел в конвое… как все… а потом узрел нечто блестящее в руинах сих… Присмотрелся и увидел вещицу сияющую… Она тамо… вон тамо…
И указал перстом на скелет, погребенный под грудой кирпичей, из-под коих торчали лишь кости рук и ног, да выя мертвая с украшением златым, каменьями драгоценными изукрашенным. Послушники очи свои вперили туда, куда раб указывал, и изумились.
– Да это же… – промолвил один из них, в глазах крысиных алчность возжигая.
Но не успел он и пошевелиться, как брат его оттолкнул его, вопя во всю глотку, словно одержимый:
– МОЁ!!! – возопил второй послушник и бросился к руинам, дабы сокровище сие заграбастать себе.
– Ах ты, негодник! Ирод окаянный! Да я же первый ее узрел! Да я же тебя сейчас!…
И бросился в погоню за братом своим, стремясь оттянуть его за балахон и сокровище себе заполучить. И началась между ними драка ожесточенная. Плешивец же, голову склонив, поплелся обратно в поток рабов, разочарованный в себе, ибо аще не страх его и трусость презренная, то давно бы украшение дивное имел, кое на снедь и лекарства выгодно обменять смог. Но так как малодушным слабаком был, не способным страх свой превозмочь, то лишь терпеть ему оставалось. Ибо для терпения, как и все прочие, создан был. Лишь в мыслях своих мог он от мира злого сего убежать и представить себя кем-то большим, нежели кусок гнилой плоти. В мыслях своих любил переигрывать моменты, в коих облажался. Например, в сей ситуации мнил себя вором ловким, сокровище укравшим. Или представлял, како искусно обманывал послушников жадных. Но паче всего любил он представлять себя карающим обидчиков своих, разносящим их своими ударами, аки воин непобедимый. В такие минуты терял связь с реальностью и начинал махать руками в воздухе, словно с врагами незримыми сражался. Так и продолжал бы глупец, ребячеством заниматься, покуда чуть не врезал кулаком в лик страждущего рядом.