Остап прижался спиной к стене бывшего супермаркета, где выцветшая реклама всё ещё кричала о скидках, которые уже никому не были нужны. Его дыхание свистело сквозь разорванный противогаз, оставляя на маске мутные разводы конденсата. В ушах пульсировало – адреналин смешивался со страхом и яростью. Всего два часа назад он стал свидетелем того, как Наставники уводили мальчишку из соседнего подъезда. Тот цеплялся за ржавые перила, его крики разносились по всему двору, пока внезапно не оборвались… Навсегда.
Теперь Остап двигался по хорошо знакомому маршруту: три шага влево от разбитой витрины (здесь когда-то продавали электронику, теперь лишь осколки стекла да истлевшие кости), затем прыжок через трещину в асфальте (в её глубине что-то шевелилось, и лучше было не задумываться, что именно), и вот он – распределитель. Железная будка с решётками, за которой маячила фигура в чёрном комбинезоне. "Резерв" выдавали только после "очистки" – процедуры, после которой люди либо возвращались молчаливыми и покорными, либо не возвращались вовсе. Но Остап знал лазейку – дыру в заборе за детской площадкой, где земля пахла одновременно мёдом и разложением, словно кто-то смешал сладость со смертью.
Он шёл, прижимая к груди драгоценный пакет с пайком – мутноватую жидкость, называемую молоком (хотя оно давно не напоминало настоящий продукт), кусок хлеба с синеватым отливом (плесень или что-то похуже?) и странные печенья в упаковке с полустёртой маркировкой. "годен до 25.12.42" – единственное, что ещё можно было разобрать. В памяти всплыл образ Вадима из 14-й квартиры, который месяц назад съел похожее печенье, только найденное в другом конце района. К утру его кожа покрылась прозрачными пузырями, а изо рта полезли тонкие белые нити, будто корни, проросшие изнутри. Но голод был сильнее страха – Остап уже месяц питался только "грибами", склизкими наростами, которые каждую ночь появлялись в его ванной, будто кто-то специально их выращивал. Последний раз мясо он видел три года назад, когда отец принёс тушку крысы. Настоящей, а не тех тварей с лишними конечностями, что теперь кишели в мусоропроводах и иногда смотрели на тебя слишком осознанно.
Подъезд встретил Остапа тяжёлым запахом плесени и разлагающегося линолеума. На стенах расползались странные пятна, напоминающие высохшие водоросли – странное зрелище для места, отрезанного от моря сотнями километров. Он медленно поднимался по лестнице, пальцы скользили по облупившейся краске перил, оставляя на ржавом металле кровавые следы. Порезы на лице давно затянулись, но в тишине ему чудилось, будто они вновь сочатся… чем-то другим.