1.1. Московская судьба: учеба, работа в музее и увлечение антропософией
Жизнь русского египтолога Владимира Михайловича Викентьева почти поровну разделена между двумя странами – Россией и Египтом. В 1922 г., когда ему было 40 лет, он добился командировки за границу «для научной работы», а в 1926 г. остался в Каире, где прожил довольно долго – до 1960 г. На родине его не предавали проклятиям как невозвращенца – его просто забыли, точнее – «замолчали»[4]. А он был личностью весьма неординарной – даже на фоне других удивительных представителей редкого вида homo aegyptologicus. Трудно сказать, насколько органично в нем сочетались (или жестоко боролись?) очень разные качества, доставляя, наверняка не только радость, но и терзания их обладателю. Благодаря своим талантам и работоспособности он, родившийся в маленьком провинциальном городке, идеально вписывался в круг столичной интеллигенции начала ХХ в., благодаря которому в русской культуре появилось понятие «Серебряный век» (при этом, что довольно типично для России, по своему рождению и происхождению он к этому кругу не принадлежал и влился в него именно потому, что был незауряден и устремлен к знаниям). Случайно он был с юности знаком с некоторыми значимыми фигурами этого культурного феномена, но неслучайно отдельные из этих дружеских связей развились и расширились. Поцелованный музами живописи и литературы, он устраивал в московской квартире художественные выставки (причем его работы на «Выставке 7» в 1915 г. считались лучшими[5]), увлекался поэзией, организовал литературный журнал в Политехническом институте, а в Каире писал новеллы и даже роман «Хроника одной жизни»[6]. Ярко проявлявшаяся в нем склонность к мистицизму и романтике не мешала ему – уже в советской России – быть энергичным и трезвомыслящим музейным деятелем, организатором различных научных и ненаучных обществ и добиваться на этих путях административных побед в честь своих непомерных амбиций. При абсолютнейшем равнодушии к коммунистическим идеям он легко и быстро научился использовать правильные слова и прекрасно вписался в тот революционный подъем культуры, который наблюдался при падении власти незадачливого «хозяина земли русской» Николая II.