В такие вечера Ваня становился скалой. Одиннадцать лет. Ни крика, ни суеты. Просто – встал перед матерью и стоял. Кулаки сжаты, взгляд твёрдый. Он ничего не говорил, не спорил, не уговаривал. Только не давал пройти. И в этом молчании была сила, которую понимал даже отец.
– Ваня, иди в комнату, – просила мама, почти беззвучно.
– Нет, – говорил он.
Иногда отец всё-таки проходил мимо, сжав губы, не глядя ни на кого. Иногда садился на кухне, тянул воду, курил, тяжело дыша. А иногда – хлопала входная дверь, и только Найда, их рыжая собака, скулила у порога.
Наутро всё будто смывалось. Он тёр виски, морщился от света, гладил Лёшу по голове и говорил:
– Прости. Я… больше не буду.
И действительно не было. День. Два. Неделя. А потом – всё начиналось снова.
Однажды он ушёл в запой и не вернулся. Мама всё звонила, шепталась с бабушкой, листала телефонную книжку, но в голосе было уже не беспокойство – тишина. В воздухе стало глухо, как перед бурей. Потом – просто стало ясно: не придёт.
А когда вернулся, выглядел чужим. Бледным. С дорожной сумкой, запахом спирта и усталости. Он молча собрал вещи. Сказал: «В Питер. Там есть работа. Попробую всё с начала». Обещал писать. Обещал звонить.
Лёша стоял босиком у порога, скомкав носки в руке. И ждал. Потому что дети умеют ждать. Не надеяться – ждать.
Когда через восемь лет в дверь постучали, и Лёша открыл, то это был не отец. Это была соседка, передавшая, что «он вернулся». Не к ним. К своей матери. В другую квартиру. В другой подъезд. Это было как шорох по стеклу: вроде ничего страшного, но мурашки – до самого горла.
И всё равно он побежал. В шлёпанцах, в футболке, не почувствовав ни ветра, ни асфальта под ногами. Сердце билось так, будто всё детство снова влезло в грудь. Он стучался, как в последний раз. Дверь открыла бабуля – его бабушка по отцу. В глазах – удивление и мягкая тревога. «Он в комнате», – только и сказала. И Лёша вошёл.
Отец сидел на табурете, спиной к окну. Постаревший. Осунувшийся. С дорожной сумкой, поставленной в угол. Ботинки сбились с каблуков, волосы с проседью, взгляд – не как раньше. Тот, прежний, был камнем. А этот – пеплом. И всё равно Лёша узнал его сразу. Потому что дети отцов узнают не по лицу. По дыханию. По какому-то запаху. По молчанию.
Он остановился. Внутри стало тихо. Как перед тем, как бросаешься в воду —