Игорь просто ушёл, в один момент вселенная для меня пошатнулась, без всякой подготовки и тренировок, без объяснений и признаний, он просто вытолкнул меня из своей жизни и перекрыл кислород, лишил возможности дышать. Был ли это его расчёт, а может месть – и ему хотелось сделать мне больно, разделить горечь на двоих, заставить меня страдать? У него получилось, но на это понадобились годы, а теперь уже десятилетия, в гуще и толще которых задышала моя любовь, любовь к нему, к моему палачу. Да, потребовалось слишком много времени, чтобы пройти сектор отрицания и отказа, дабы признать и принять в себе это разрушительное чувство, на вкус такое сладкое, такое желанное. И конечно, к бабке не ходи, а любовь эта, она заявила о себе.
Я просто стала ненужной. Вся та значимость, на которой люди выстраивают отношения друг с другом, сосредоточена на простом и примитивном ожидании. Да, люди возлагают ожидания и надежды, они верят в то нужное им счастье, в тот результат, который для них спасительное плацебо в нарушении локуса контроля и смещения границ личного комфорта, будь то отношения двух любовников или по форме родителя и ребёнка.
Предвосхищение всегда распухает до гигантских масштабов – и в моём случае, последовало фееричное оглушительное "бам". Шарик лопнул и оказался всего лишь маленькой пёстрой тряпочкой, а найти ей применение также предсказуемо до первой появившейся на ней потёртости и потускневшей расцветки.
Когда тебе тридцать и ты живёшь с родителями в маленькой квартирке, где проходная комната, это та самая вселенная, в которой руины складированных вещей, сгорбленная старая мебель и всегда открытая дверь, это твои верные спутники по просторам латентного одиночества. И с годами вкус его становится более определенный и терпкий, такой густой и сытный, а присутствие перетекает в перманентное состояние ограниченности и сдержанности, постепенно начинаешь чувствовать себя частью этой комнаты, одним из элементов мебели, сливаясь с картинкой общего поселившегося беспорядка.
А знаете зачем, дети должны жить отдельно от родителей? За разговором о самостоятельности и автономности, скрывается самая простая возможность переключения внимания от частных акцентов отношений к общему фону внешней действительности. Ведь отношения между людьми, они зачастую очень отличаются в натуральной форме от того впечатления, которое допускается к публике. Всё то говно, которое накапливается в людях, оно выходит наружу, оно всегда выходит наружу – и для этого вряд ли нужен повод. Особенно, когда вам за пятьдесят и к вам приходит то волшебное понимание поступков юности, погрешностей и пробелов в воспитании с цветастым букетом комплексов, взгляд сквозь годы на ситуации и моменты, которые казались раньше глупостями, а сейчас открываются ключевым генератором возможного будущего, другого будущего, которое у вас могло бы быть. Родителям больно от всего этого происходящего метаморфоза, который приходится видеть проживающим с ними детям. А, когда детёныши далеко, да ещё и увлечены своей собственной взрослой жизнью, то можно скрывать, можно улыбаться сквозь слёзы, говоря любимому чаду, что это от радости долгожданной встречи, хвалить друг друга, сжимая кулаки в карманах или за спиной до посинения от огорчения и злости. Это как излюбленное понятие "личное пространство", в котором люди прячут самую чернушную срамоту, всё то абсурдное и противоречивое, болезненное и пограничное, весь тот мусор, тот шлак, о чём бывает стыдно и горько, обидно, грешно и тем самым, привлекательно. То самое, что человек хочет сохранить и спрятать от всех, для самого себя. То самое, что другие могут презирать и насмехаться, а ему одному очень нужно, дорого – это и есть персональная боль, личное страдание, личное пространство. И у моих родителей тоже появилась такая боль, эта боль у них она разная, у каждого своя.