Сага в калейдоскопе - страница 11

5.

Густой и вязкий кисель безвременья и отсутствия событий поглотил ощущение настроения, эмоций, целей и смысла. Ничего не было впереди, всё в одночасье оказалось в прошлом и тянуло вниз, назад. Борис осунулся, зарос щетиной, лежал на полу камеры и кашлял. Открылась «кормушка», надзиратель выкрикнул:

– Каменев, передача.

Все в камере повернулись в сторону «кормушки» и стали наблюдать, как Борис получает небольшой ящичек из оргалита. Ещё на прогулке все узнали, что Борису пришла передача, сообщил надзиратель. Потом «кормушка» захлопнулась, Борис пошёл с передачей обратно и сел на свой матрас на полу. Кашлял опять, тяжело долго. Открыл ящичек, крышка которого не была прибита, так как любую посылку в тюрьме предварительно досматривали. Борис начал медленно изучать содержимое посылки, не обращая внимания на происходящее в камере. Сабаев, главный затейщик любого кипеша спрыгнул с нар и подошёл к Борису:

– О, дядя, передачку бы надо с нами разделить. Давай-ка на общаг.

Борис молча посмотрел на него снизу вверх. Тут к разговору, не вставая с нар подключился Токарев:

– Понимаешь, дядя, надо делиться. Даже если ты не хочешь. ЗАКОН! У нас здесь одна семья.

– У меня другая семья, – ответил Борис и опять тяжело закашлял. Он закрыл ящичек, и крепко обнял его руками.

– Это у тебя БЫЛА другая семья, а теперь это мы твоя семья, – весело рассмеялся Сабаев, – Ну?

Все зеки вопросительно смотрели на Бориса. Борис молчал. Токарев зло сказал Сабаеву:

– Ничего, когда-нибудь он уснёт. А мы – спать не будем. Вот тогда… тогда этот ящичек тебе на голову и упадёт… Расхититель народного добра.

Все в камере вновь дружно загоготали. Борис на мгновение закрыл глаза и вдруг опять увидел следователя Петрова, который опять появился у него перед глазами: «Моя фамилия Петров. Мы знаем про Вас всё. Следующие 10 или 15 лет Вы будете просыпаться только в камере или лагерном бараке». Борис открыл глаза. Петров растворился в душном и гогочущем воздухе камеры.

– Не ссы, дядя, – весело сказал Борису Токарев, укладываясь спать, – Мосгаз слезам не верит. Спи спокойно! – и сокамерники опять дружно заржали.

В эту ночь Борис не сомкнул глаз. Он понимал, что его сокамерникам ничего не стоит исполнить ночью своё обещание, проломить ему голову и забрать посылку. Он ходил по камере, тёр глаза, повторял в голове стихи, сочинял свои будущие письма, хотя переписка ему была запрещена; сейчас он понял, что очень хочет вернуться когда-нибудь домой, и по возможности не искалеченным. Сокамерники его спали по очереди, и выжидали, когда же он наконец утомится. Наутро Борис, который понял, что всё это ничем хорошим не закончится, и в любом случае что-то случится, например драка и в его личную карточку запишут этот факт, что очень плохо для его характеристики на будущем суде, попросил у дежурного конвоира бумагу и карандаш и написал заявление на имя начальника тюрьмы с просьбой о переводе в другую камеру. Но, свободных мест в камерах не было, пришедший на следующий день дежурный сказал, что поместить Бориса некуда. Борис начал требовать дежурного прокурора. Кормушка захлопнулась. Прошло какое-то время и Борис начал стучать в дверь камеры. Пришедший на стук дежурный конвоир пригрозил Борису карцером. Борис потребовал дежурного офицера. Когда пришёл дежурный офицер, Борис стал настаивать на переводе. Наконец на следующий день его перевели этажом выше в камеру к малолетним преступникам. В камере было 20 человек возрастом до 17 лет. Это был настоящий улей. Кто-то ежесекундно орал, визжал, плевался или дрался, о том, чтобы с кем-то поговорить не приходилось и мечтать – в камере разговоры были только о наркотиках, водке, ограблениях, изнасилованиях и тому подобном. Потом его перевели в другую камеру, население которой уже почти не отпечаталось в памяти. Камера была холодная и находилась как-бы в подвале, когда Бориса привели туда, он был мокрый, так как в камере малолеток было нестерпимо жарко и он постоянно потел; он вытерся с большим опозданием, спал две ночи почти на голом железе шконки и на третий день заболел, а скорее всего он заболел гораздо раньше, поднялась температура, был страшный неостанавливающийся насморк. Борис находился в таком состоянии дней семь или восемь. Потом через корпусного надзирателя он получил четыре таблетки неизвестно от чего, потом один раз пришла медсестра и через кормушку закапала в нос капли. Ещё через неделю Борис стал чувствовать себя лучше. Обстановка в камере была почти нормальной, за неделю ушли два человека, пришли два новых, для которых всё нипочём и которым море по колено. Один из них сидел здесь одновроеменно с женой, жена, как он говорил, была на тот момент в положении на седьмом месяце. Он украл на работе четыре меховые полушубка, жена послала его их украсть и прятала их; также они с женой грабили и вместе раздевали пьяных. Как опытный отец-сиделец, он рассказал: