Евгений Онегин - страница 7

Шрифт
Интервал


Зажгло  в  увядшем  сердце  кровь,
Опять  тоска,  опять  любовь!..
Но  полно  прославлять  надменных
Болтливой  лирою  своей;
Они  не  стоят  ни  страстей,
Ни  песен,  ими  вдохновенных:
Слова  и  взор  волшебниц  сих
Обманчивы…  как  ножки  их.
XXXV
Что  ж  мой  Онегин?  Полусонный
В  постелю  с  бала  едет  он:
А  Петербург  неугомонный
Уж  барабаном  пробуждён.
Встаёт  купец,  идёт  разносчик,
На  биржу[56]  тянется  извозчик,
С  кувшином  охтенка[57]  спешит,
Под  ней  снег  утренний  хрустит.
Проснулся  утра  шум  приятный.
Открыты  ставни;  трубный  дым
Столбом  восходит  голубым,
И  хлебник,  немец  аккуратный,
В  бумажном  колпаке,  не  раз
Уж  отворял  свой  васисдас[58].
XXXVI
Но,  шумом  бала  утомлённый
И  утро  в  полночь  обратя,
Спокойно  спит  в  тени  блаженной
Забав  и  роскоши  дитя.
Проснётся  за́  полдень,  и  снова
До  утра  жизнь  его  готова,
Однообразна  и  пестра.
И  завтра  то  же,  что  вчера.
Но  был  ли  счастлив  мой  Евгений,
Свободный,  в  цвете  лучших  лет,
Среди  блистательных  побед,
Среди  вседневных  наслаждений?
Вотще[59] ли был он средь пиров
Неосторожен  и  здоров?
XXXVII
Нет:  рано  чувства  в  нём  остыли;
Ему  наскучил  света  шум;
Красавицы  не  долго  были
Предмет  его  привычных  дум;
Измены  утомить  успели;
Друзья  и  дружба  надоели,
Затем,  что  не  всегда  же  мог
Beef-steaks[60]  и  страсбургский  пирог
Шампанской  обливать  бутылкой
И  сыпать  острые  слова,
Когда  болела  голова;
И  хоть  он  был  повеса  пылкий,
Но  разлюбил  он  наконец
И  брань[61],  и  саблю,  и  свинец.
XXXVIII
Недуг,  которого  причину
Давно  бы  отыскать  пора,
Подобный  а́нглийскому  сплину,
Короче:  русская  хандра
Им  овладела  понемногу;
Он  застрелиться,  слава  богу,
Попробовать  не  захотел,
Но  к  жизни  вовсе  охладел.
Как  Child-Harold[62],  угрюмый,  томный
В  гостиных  появлялся  он;
Ни  сплетни  света,  ни  бостон[63],
Ни  милый  взгляд,  ни  вздох  нескромный,
Ничто  не  трогало  его,
Не  замечал  он  ничего.
XXXIX. XL. XLI
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
XLII
Причудницы  большого  света!
Всех  прежде  вас  оставил  он;
И  правда  то,  что  в  наши  лета
Довольно  скучен  высший  тон[64];
Хоть,  может  быть,  иная  дама
Толкует  Сея  и  Бентама[65],
Но  вообще  их  разговор
Несносный,  хоть  невинный  вздор;