– Не обманывай меня, лапша! Через забор у тебя получается.
Здесь должно было следовать какое-нибудь робкое оправдание, признание своей ничтожности или трюк с поднятием себя за волосы. Но я чревато медлил. Видимо, из-за короткой стрижки, которой я регулярно подвергался в то время.
– Не молчи, я с тобой разговариваю. Я тебе что – ничто?
Он умел разговаривать с продуктами, овощами, животными и их выделениями, наделяя их человеческими качествами. Не занятия, а сказка.
К доске, стоит сказать, меня не вызывали – брезговали, наверное, не выносили молчания. А я не молчал – просто долго выбирал, по какой извилине пустить мысль. На выбор, известно, требуется время. Поэтому я стоял перед выбором, а не перед доской.
Обучение, в общем, прошло как одно целое. Оно ведь общее, – о каких деталях может идти речь? За исключением двух-трёх случайных ударов в паховую область и вспомнить-то нечего. Но как-то в один год оно вдруг выросло вместе со мной, стало высшим и превратилось в сплошные детали. Неумение подтягиваться ещё преследовало меня, но замещалось трудовыми повинностями. В труде можно забыть всё, в том числе имя, – откликаться на должность.
–Э.
Должность обозначалась местоимениями, междометиями и прочими несущественными частями речи и даже отдельными, предпоследними буквами алфавита.
Моё молчание постоянно находило себе противоположности, становилось с ними одним целым. Так я заговорил не своим голосом – голосом ближнего. Тут меня стали подозревать, задавать уточняющие вопросы.
– С кем имею?..
Это косоглазый декан вёл двойную игру – говорил с двумя собеседниками одновременно, постоянно уточняя, чей сейчас ход, но при этом ходил только он. Из одного угла возвращался в другой.
– Так о чём я?
Зачастили очереди. Я вставал в них последним, пристраивался, наступал им на хвост. Очередь, нервно извиваясь, шипела.
– Это в женский, мужчина.
Так я стал мужчиной. От страха (я боюсь пресмыкающихся). В театре возможны любые обращения.
Мужчиной быть замечательно, но меня не замечали. Видимо, из-за преобладания духа над телом. Но с последней парты, из маргинальных слоёв, мой дух не доходил до преподавателей – неприятельские носы его истощали. Понимаете, я источал, а они истощали. В этом всё дело. Поэтому я перестал пользоваться дурманами лжи и обмана и замкнулся в себе. Собственно, я пах собою, не далее. Меток не оставлял, не позволяя недоброжелателям отследить моё передвижение. Хотя при случае мог их поражать: дело в том, что я превосходно сморкался. Я превосходил остальных в дальности метания отделённой от носа сопли. Жаль, что такой навык не востребован обществом.