Сергей будет нестись, удивительно ловко лавируя меж кривых стволов и высохших кустов. Очки лишь чудом не свалятся с его горбатого носа, зато несколько раз колючие ветви больно схлестнут по впалым щекам. Сердце неистово отобьёт гибельный ритм, пока вовсе не пропустит последний удар. Корсаков остановится в потугах, будто воздух, покидая легкие, стиснет ему грудь. Нерешительно обернувшись, он не отыщет за спиной ничего, кроме хитро сплетённых перекошенных стволов. Крики по-прежнему будут расстилаться вокруг, и дрожащими пальцами Сергей выудит телефон из кармана. Шаткой походкой он с трудом доберётся до ближайшей прогалины и облокотится на валежник. В глазах у него, разумеется, все начнёт плыть, и всё же он отличит надпись, что наберёт на клавиатуре и опубликует в своём блоге:
"Квинт пал. Пертинакс, судя по всему, тоже. Мне страшно".
Здесь, в тёмной ясне, обманчиво разольётся густой синевой полумрак. Отблески огня останутся за спиной, разве что оглушающий залп всё ещё будет доноситься до уставшего Сергея. Он, спустившись с проросшего паразитаксусом пригорка, присядет у другого конца валежника. Тщетны окажутся его попытки унять дрожь, но немного отдышаться ему всё-таки удастся. Напоследок он проверит телефон – непонятно зачем.
Вскоре Сергей Николаевич поднимется на ноги и наконец додумается включить фонарь. Нос его вяло учует запах гари, следом до ушей донесётся нарастающий треск, отчего желудок его сожмётся, заартачится нутро, и лишь тонкие губы безмолвно шевельнутся в бездумном:
– Лес горит.
Ноги понесут Сергея подальше от огня, подальше от опасности. Временами он будет вздрагивать от оглушающего стона поверженной техники, догадываясь, что один из кораблей интервентов пал под натиском армии. Тем же лучше, нельзя прощать захватчикам смерть Пертинакса и Квинта.
Корсакову придётся пройти не один километр, прежде чем он поймёт, что обогнул кольцевую вокруг серверных и добрался до конца трассы. У опушки леса мелькнут белые шатры, а вскоре вылепятся отряды миротворцев, пускающих по одному спасшихся от обстрелов. Их окажется мало. Крайне мало.
И всё же Сергей прильнёт к свету, к жалкому остатку знакомой ему цивилизации. Неясно, что дотоле пугало его сильнее: бесконечный хвойный мрак, дышащий ему прямо в лицо едким ароматом неизвестности, или же необъятный массив инородного ковчега, пугающий смертью. Одно он поймёт наверняка: былое окажется безвозвратно утеряно, уступив новому – чему-то более зловещему и одинокому. Корсаков будет знать это чувство слишком отчётливо, оно заиграет на его языке уже знакомой горечью и потечёт желчью куда-то в грудь.