– Подкинь под сиськи ведёрце да облегчи животно, – проговорил дед.
– Не ворчи, дидусь. – Афонька сбегал в повалушку[8] и принёс ведро.
Сей же миг глухо застучала по деревянным стенкам жёлто-белая жидкость, которая с лёгкостью выжималась ловкими руками паренька из вымени козы. «Облегчив животно», он налил молока в крынку и подал деду. Тот слегка крякнул и стал не спеша пить, взявшись обеими руками за стенки крынки, да так, что вскоре молоко полилось по бороде на рубаху. А паренёк тем временем спустил ведро с молоком в яму и стал суетиться возле огнища, ловко шуруя кочергой.
– Вот и каша поспевает, – радостно проговорил Афонька.
Дед допил молоко, кряхтя поднялся и не спеша заковылял к дубовому столу, стоявшему возле оконца. Афонька с ловкостью поставил пышущий паром горшок на стол, от которого стал разноситься во все стороны приятный аромат варева. Положив две деревянные ложки да кусок ржаного хлеба, довольный, уселся.
– Нынче, на пост, похлёбка вкусна́ получилася, – глотая слюнки и потирая руки, проговорил паренёк. Он, посмотрев мельком на образок в углу, осенил себя крестом, затем схватил ложку и зачерпнул ею в горшок.
Дед тоже перекрестился, молча взял свою ложку и вприкуску с хлебом, не спеша, стал зачерпывать ею ва́ренную с луком чечевицу. Они ели молча, громко чавкая и изредка поглядывая друг на друга.
Дождь стал усиливаться и уже отчётливо забарабанил по стеклу, заливая его крупными каплями, которые струйками стекали вниз под окно. В лесу стало мрачно и глухо.
– Почто каганец не зажигаешь? – пробурчал старик, как будто обращался к самому себе.
Афонька, продолжая чавкать, встал и, потирая руки о рубаху, направился в угол избы, где в темноте, среди прочей рухляди, он нашёл глиняный светильник-каганец с просаленным фитилём. Поставив его на стол, паренёк отыскал в кармане два кремня и, стукнув их друг о дружку, зажёг светильник. Маленький огонёк разгорался, постепенно осветляя лица и всё вокруг.
Тихо потрескивали дрова в огнище, наполняя всё пространство теплом и уютом; барабанил дождь за окном, а дед с внуком молча пережёвывали кашу, запивая по очереди из крынки киселём, сва́ренным из овощных отрубей.
– Дидусь[9]… а дидусь…
– Ну чаго… – пробурчал сквозь бороду, с полным ртом, дед Булатко.
– Надо бы на лов сходить да косолапого завалить… С него много жиру да мяса, да шкуры продать… Глядишь, коровёнкою обзаведёмся.