Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом[2].
Геродот, «История»
Белый потом привязали ремнями плетеными парус;
Ветром наполнившись, он поднялся, и пурпурные волны
Звучно под килем потекшего в них корабля зашумели;
Он же бежал по волнам, разгребая себе в них дорогу[3].
Гомер, «Одиссея»
648-й год до н. э.
Южная Вавилония
Месяц арахсамну[4]
Отряд пехотинцев месил осеннюю грязь. Слюна богини Тиамат грязным плевком растеклась до горизонта. Небесный бык Ан носился по облакам, отряхивая с себя проливные дожди, а разгневанная богиня Инанна то и дело метала в землю молнии и сотрясала ее громом.
Шел третий день пути от арамейского города Умма. Обутые в грубые сапоги из воловьей кожи копейщики, лучники и пращники вразнобой шлепали по раскисшей глине.
Брызги летели в разные стороны, отчего все, что висело на воинах до пояса, покрылось засохшей коркой: полы шерстяных солдатских накидок, фляги из тыквы-горлянки, деревянные ножны мечей, древки закинутых за спину копий. Даже украшенные изображениями крылатых коней и цветочным орнаментом колчаны.
Про ноги и говорить нечего. Почерневшие икры выглядели так, будто отряд, не выбирая дороги, лез через приморские болота. Лишь пластинчатые грудные доспехи, надраенные загодя пастой из смешанных с уксусом опилок, все еще сохраняли под накидкой первозданный бравый вид.
Щитоносцы смотрелись диковато. Одна сторона тела – черная от грязи, другая, защищенная высоким прямоугольным щитом, остается чистой и сухой. Но вот сам щит выглядит снаружи так, будто воин протащил его по луже.
Свисавший по плечам с конического бронзового шлема башлык задубел от пота, поэтому грубая сыромять неприятно царапала воинам шею. Натертые сбившимися портянками ноги ныли, сапоги с налипшей на них грязью казались свинцовыми, укусы вшей чесались.
Ладно бы только вши – солдатский быт без них пресен, как чечевичная похлебка без чеснока. Так еще и всякая зудящая мелочь досаждает. Мошкара хоть и атаковала по-осеннему вяло, будто засыпая на лету, но жалила отчаянно и сердито, как в последний раз. Воины раз за разом хлопали себя по щекам и шее, попутно не забывая помянуть злых демонов, принявших вид этой летающей мерзости.