«Значит, в Губл… – размышлял финикиянин. – Фортегесий Буле, который выдает себя за настоящего афинянина… На Самосе он родился или еще где, к делу не относится. Важно то, зачем он плывет в Финикию… Мутный тип… Сначала пальцы гнул, а когда я ему отказал, так просто взял и ушел… Похоже, не за этим явился… А вдруг он джасус Перикла? Нужно предупредить Совет старейшин Губла… Если наместнику земель Эбир-Нари доложат о джасусе, которого мы проморгали в Пелусии, а тем более в Губле, жди беды…»
– Вот что… – Табнит огладил короткую седую бороду. – Сядешь на нашу кумбу[61]… Скажешь Абаду, что плывете в Губл. Глаз не спускайте с афинского лемба… В Губле пусть Абад или кто другой из команды следит за Геродотом, а ты найдешь Сакарбаала и передашь ему на словах…
Руббайон еще некоторое время давал указания своему порученцу, потом сунул ему в руку кошель с монетами и махнул кистью:
– Иди.
Поклонившись, Шамаим пропал за вышитой грифонами завесой…
Стоило солнечному скарабею Хепри окрасить далекие хребты Синайских гор в розовый рассветный цвет, а облакам над Египетским морем встряхнуть желтой бахромой, как Пелусийская гавань ожила.
Рыбаки правили лодки к причалу Рыбного рынка. Торговцы фруктами и пресной водой, словно водяные клопы, замельтешили по акватории внешнего рейда, встречая торговые флотилии. Крупные морские корабли торопились на веслах обогнуть мол, чтобы выйти из гавани в открытое море.
В этой суете неприметная финикийская кумба пристроилась в кильватер вереницы купеческих маломеров, вместе с которыми плыл афинский лемб. Флотилию возглавлял сторожевой египетский барис с приподнятым носом и раскрашенной фигурой бога войны Монту на скуле.
Абад распустил простеганный пурпурный парус, а Шамаим с одним из матросов налегали на рулевые весла, обходя черные подводные рифы. Сине-белый парус афинского лемба виднелся вдали на фоне бурой громады Касия. Временами его заслоняли такие же разноцветные полосатые паруса идущих сзади и впереди него кораблей.
За гнилостными пелусийскими болотами последовала не менее гиблая Сербонская топь. А потом берег превратился в бесконечную желтую полосу. Зелень хоры уступила место песчаным гребням дюн, которые убегали вдаль по обширной, но безжизненной Красной земле[62], называемой синайскими бедуинами Пустыней порока, а сирийцами пустыней Шур.