Афинский катаскоп подсчитывал запряженные ослами и быками подводы с амуницией, фуражом, провиантом… Как заклинанье, повторял про себя цифры и секретные слова: «Паломники… Овцы… Мулы… Быки…»
Вслушиваясь в звон кольчуг и оружия, шарканье сапог по квадрам, гомон стоявших в строю копейщиков, громкие окрики мореходов, команды офицеров, рев тяглового и вьючного скота, он представлял себе, как навстречу персидской армаде по безмятежному лазоревому морю яростно несется флот Перикла.
Как тараны афинских триер грозно вспарывают волны, нацелясь на борта вражеских пентеконтер. Как эпибаты выставляют перед собой копья, пращники вкладывают в кожаную петлю свинцовый снаряд, а гребцы с распухшими от напряжения венами на руках пригибаются за щитами, чтобы уберечься от стрел противника. И тревога в его душе уступала место гордости за Элладу, уверенности в победе над варварами, надежде на скорый мир в ойкумене.
Геродот мстительно сплюнул на камень под ногами, не сводя глаз с врага. Внезапно кто-то толкнул его в плечо. Обернувшись, он увидел двоих лоточников, которые смотрели на него со злобным выражением на лице.
Один что-то угрожающе сказал по-финикийски. Другой просто вырвал у галикарнасца амулеты и зашвырнул их далеко их в море. Геродот понял, что этот причал – чужая территория, а он отбирает хлеб у местных уличных торгашей.
Однако ссориться с ними на глазах у персов – дело опасное. Не ровен час, всех троих заберет патруль. Доказывай потом офицеру, что ты просто продавец амулетов из яванского квартала Сидона.
По опыту арестов в Сардах и Пелусии Геродот знал: оправдываться бесполезно. Любой эллин для персов в районе сосредоточения войск – вражеский лазутчик. Тем более, если он прибыл из Афин.
Тогда галикарнасец успокаивающе поднял раскрытые ладони – все, все, ухожу… Теперь действительно можно было возвращаться на свой корабль. Дело сделано, осталось записать все то, что он увидел и запомнил, на глиняных черепках.
Все-таки Геродот не удержался – купил у дряхлой финикиянки в черном вдовьем платке горшок козьего молока. Пусть и не коровье, но ребятишкам подойдет. Еще за одну медную монету старуха отдала ему связку маковых баранок.
Потом он спустился к берегу, чтобы подозвать сидевшего в кедровой долбленке паромщика. Вскоре галикарнасец перелез из лодки на свисавшую с борта лемба веревочную лестницу, свободной рукой прижимая к груди горшок с молоком. Нитка баранок, словно бусы, повисла на шее.