Он бережно положил все бумаги в свою сумку. Захлопнул крышку ларца сапогом, залитым боярской кровью, и произнес стальным голосом:
– Добро в казну – тать на ворота, имение сжечь дотла, челядь раздать другим боярам. Едем к Царю. Гойда!
Он залихватски вскочил на своего черного как смоль коня, поднял его на дыбы и поскакал к заснеженному полю, черной молнией пролетев сквозь ворота боярского терема.
– Гойда! – вторили ему его спутники, они тоже были в седлах.
Один опричник наклонился и сгреб в охапку уже ничего не понимающего боярина. Демонстрируя недюжинную сноровку в таких делах, он пронесся под перекладиной ворот и на полном скаку вдел голову несчастного в заблаговременно подготовленную петлю…
Ночь, чистое поле, первый осенний снег, и пятеро всадников смерти несутся клином в бешеном галопе, разрезая белый покров. Отблеском факелов горят очи опьяненных кровью и собственной жестокостью опричников. Сверкают огненными бликами глаза вороных коней и своры черных псов, бегущих рядом. Горе тому, кто окажется на их пути. Нет милости дому, в который направит их суровая царская воля. Но сильнее всего колотятся их сердца от уверенности в полнейшей правоте и праведности их миссии, ибо все, что сделано тайным Орденом святого Христофора, – это слово и дело помазанника божьего. Их единственного царя и бога – Ивана Грозного. А слово его звучит твердо и ясно: «Хочешь не бояться власти? – благотвори. Если же злое творишь – бойся! Не напрасно царь меч носит, а на месть злодеям и в защиту добродеям».
– Гойда! – кричали всадники.
– Гойда-гойда-гойда… – отвечало им эхом заснеженное поле. Словно все мироздание было на их стороне, соучаствуя в праведном и святом промысле верных отроков Господа и слуг царских.
А впереди снова лишь ночь под прозрачным небом со звездами, огромный диск полной луны, снег, храп коней, лай собак, запах пожара и жажда новой крови – гойда!
Вся эта картина рухнула, как сорвавшийся с балки театральный занавес, и Вестник снова оказался в своей комнате. В холодном поту, с сердцем, готовым вырваться из груди, и ужасом оцепенения в широко раскрытых глазах. Ему казалось, что сейчас его вывернет наизнанку от абсолютной остроты и достоверности увиденного. Это не было кошмаром сна, когда пробуждение постепенно возвращает сновидца к реальности. Это было частью его пробужденной душевной памяти. Это был не как бы он – а точно он. Вестник помнил и ощущал это каждой клеткой своего тела. Он все-таки не сдержался, и его стошнило прямо на пол. Легче не стало. Как жалел он сейчас, что согласился все это увидеть.