Где-то на середине леса нас остановил шум. Из зарослей вышла фигура, на вид человек, но голова у него была наклонена под неестественным углом. Глаза смотрели в разные стороны, рот приоткрыт, язык высовывался через край губ. Он держал автомат, который, казалось, прикипел к руке. Я застыл, всмотрелся в его лицо. Хотел заговорить, думал, что, может быть, это военный, ветеран, в котором жива воля к порядку. Он странно закачался, выдавил из горла прерывистый хрип. Я сделал шаг к нему, поднял левую руку, показывая, что не имею злого умысла. Его тело содрогнулось, бледная шея дрогнула, и в тот миг он выстрелил куда-то в сторону. Потом он сделал шаг назад, выронил автомат. Я подошёл ближе, увидел, что его скуловая кость выпирает. Взгляд у него был бессмысленным. Он рухнул на колени, захрипел и затих. Я смотрел, не в силах помочь. Мэри приближалась, держалась позади меня, дышала часто, дрожала.
Мы оставили этого мёртвого, как оставляли всех остальных, не имея сил или желания что-то предпринять. Глубже в лесу не было звуков птиц, не было привычных шорохов. Сквозь затянутые ядовитым туманом кроны пробивался багровый закат. Когда мы нашли относительно сухую поляну, остановились на ночлег. Я развёл небольшой костерок из влажных веток, которые тлели и почти не давали света. Мэри легла, положив голову мне на колени, Лиза приникла к ней, её руки нащупывали остатки тепла. Я провёл рукой по Мэриным волосам, почувствовал, как с кожи её сползает тонкая кожистая пластина, исчезает в темноте. Она не шелохнулась. Я услышал её шёпот: «Мы всё ещё люди?» Я не ответил. В голове загудели отголоски приказов, выстрелов, криков. Я видел её лицо, когда она была моложе, когда мы смеялись в маленькой кухне, угощались скромным завтраком. Тогда я верил, что способен на подвиг. Ныне мой подвиг вылился в безжалостную поступь по костям тех, кто попадался на пути.
Ночь пришла с запахом гари, хотя ничего вокруг не горело. Я смотрел в небо, где не видел ни звёзд, ни луны, чувствовал только прижатое дыхание моих спутниц, понимал, что они – часть меня, а я – часть их, что границы не вернуть. Я вспоминал тёплые вечера до войны, вспоминал, как держал в руках книжку с фотографиями старых городов, где танцевали люди, смеялись дети. Теперь я скользил по искорёженным дорогам, кишащим брошенными телами и осколками, и не мог найти ни покоя, ни искупления. Внутри где-то жила искра ненависти к самому себе, которую я вынужденно глушил, боясь окончательно сойти с ума.